Татьяна Тэсс - Хранитель времени

Прежде всего я увидела боксерские перчатки.

Они висели на гвоздике над дверью — коричневые, чуть примятые перчатки для боксера легкого веса. В комнате, как бывает обычно в американских спальнях, мебели стояло немного. У окошка виднелось ковровое кресло-качалка, рядом — столик, на котором лежал журнал в яркой обложке с загнутыми, пожелтевшими, словно обожженными, углами страниц. На стене висел портрет какого-то улыбающегося сенатора со старой предвыборной надписью: «Мне нравится Фрэнк!» Дальше я увидела фотографию, снятую, вероятно, на пикнике: компания белозубых парней и хорошеньких смешливых девушек сидела на поваленном у озера дереве. Потолок в комнате был скошен, словно в мансарде; в углу стоял деревянный сундучок: в таких сундучках часто хранят коньки, лыжные свитера или мячи для баскетбола.

Комната была непохожа на безличную, часто пустующую спальню, предназначенную только для гостей: она хранила отпечаток чьей-то жизни. И вдруг я поняла, кому принадлежала эта комната.

В ней жил раньше Джеффри. Это была его комната. В ней жил раньше Джеффри, младший сын Джоан.

Мысль эта настолько меня ошеломила, что я позабыла о сне.

Вскочив с кровати, я подошла к окну.

Внизу чернели кроны деревьев, слабо покачиваясь от ветра. По тропинке, блеснув глазами, прошла кошка. В листве сонно заворочалась птица. А я все сидела на подоконнике и смотрела в темноту.

Когда я наконец легла, начало светать.

Проснувшись, я услыхала внизу голоса.

Перегнувшись через перила, я увидела переднюю, наполненную солнцем. На крючке висел плащ и уже знакомая мне измятая шляпа: очевидно, хозяин дома еще не уехал.

Попятившись, я вернулась назад и открыла дверь в ванную. Там висели на фаянсовых крючках сиреневые, розовые и желтые полотенца, пушистые, точно взбитые белки, а в углу голубел облачно невесомый купальный халат.

Наконец я услышала, как прогремели внизу быстрые шаги и хлопнула входная дверь. Из окна была видна стоящая у крыльца большая серая машина: она выехала сквозь ворота на дорогу и тотчас же скрылась.

Когда я спустилась вниз, Джоан, одетая в элегантный утренний туалет, сидела одна за столом и ела ложечкой сваренные всмятку яйца, выпущенные в круглую чашку. Умело положенная косметика сделала ее лицо свежим, но веки были красными и тяжелыми. Граненая ложечка чуть вздрагивала в ее руке.

— Надеюсь, вы хорошо спали. Вам кофе или чай? — сказала Джоан приветливо. — Если хотите, после завтрака я покажу вам нашу усадьбу…

Теплое утро было ослепительно. Пройдя по аллее, мы вошли в большую конюшню. В денниках стояли восемь лошадей, одна краше другой. Переступая на тонких, породистых ногах, они беспокойно и нежно вытягивали узкие головы. Пол конюшни был чист, как в бальном зале. Возле каждой лошади висели умывальник и полотенце.

— Это лошади моего мужа, — сказала Джоан равнодушно, и мы вышли.

Через сад она повела меня к стоящему в глубине флигелю и открыла дверь. Запахло свежим деревом, перьями и еще каким-то незнакомым запахом. Весь флигель был заполнен чучелами птиц: птицы сидели на подоконниках, на столах, висели на обрубленных ветках, крепко вонзив в дерево мертвые когти.

— Это чучела, которые собирает мой муж, — не глядя, сказала Джоан.

Садовник в кожаном жилете подстригал газон, он катил впереди себя маленькую красную косилку, точно детскую коляску. На лужайке цвели желтые розы. Другой садовник окапывал яблони.

— Я прошу Арчибальда, чтобы мы уехали отсюда, — сказала Джоан горестно. — Зачем нам этот огромный старый дом, эти пустые комнаты? Ведь нас только двое. Если не считать воспоминаний, — добавила она чуть слышно.

— Доброе утро! — сказал садовник, выпрямившись, и Джоан кивнула головой.

— Но Арчибальд не хочет, — медленно произнесла она. — Он родился в этом доме, здесь родились его отец и сын. Он не позволяет мне уехать отсюда. — Она отвернулась.

На дороге у ворот смирно стоял маленький «форд» — это приехали за мною друзья.

— Как поживаете? — закричали они хором, и я обрадовалась, увидев их веселые загорелые лица.

Спустя полчаса я уже сидела рядом с ними на переднем сиденье машины, где мы уместились все втроем, точно на школьной парте.

В роще изо всех сил пели птицы. Быстрые облака плыли по небу. Шумно разговаривая, мы ехали по залитой солнцем дороге. Сзади послышался грозный приближающийся свист, словно летел снаряд. И тотчас же длинный синий «шевроле» обогнал нас.

За рулем сидела Джоан в маленькой шляпе и собольей пелеринке.

Она гнала машину, словно торопилась как можно скорей оставить позади все: красивый подстриженный сад, чучела мертвых птиц, пустые комнаты, дом, который назывался «Веселое утро», — пустой холодный дом, где она жила вдвоем со своим горем, рядом с грубым и равнодушным человеком.

Джоан помахала мне из машины рукой, и «шевроле» быстро превратился в туманную темную точку вдали.

Потом исчезла и точка.

Первым пришел садовник Карась.

Звонок над калиткой дрогнул, и горбатенький Карась в тяжелых чёботах и большом зеленом фартуке вкатил тележку. Он оставил на крыльце пучок свежего крепкого салата, немного цветов и ушел, толкая перед собой тележку, пахнущую тмином и геранью, так топоча своими чёботами, словно это шагал великан, а не маленький человечек с худой, тонкой шеей.

Потом пришла жена кузнеца — толстуха в широченной кофте. Она забрала уже приготовленную для нее под старым тисом корзинку с яблоками, которые осыпались с деревьев за ночь, и, уходя, столкнулась в калитке с почтальоном. Почтальон — широкоплечая серьезная женщина в очках — прошла прямо в переднюю, положила на стол пачку писем, газеты, аккуратно отсчитала бумажные кроны и тоже оставила их на столе, придавив столбиком никелевых монет.

После этого она зычно крикнула:

— Пани докторка! Надо расписаться!

И тогда из сада донеслось звяканье цепи, треск ветвей, тяжелый шорох, словно сквозь кустарник продирался медведь. После этого показалась коза Белка, а за нею, крепко держа ее за цепь, шагала сама хозяйка — маленькая, решительная, в лыжных шароварах и свитере, с платочком на седой голове.

Это и была «пани докторка», Милада Трантинова.

Почтальонша ушла, придерживая плетенку, доверху наполненную сливами, только что собранными в саду, а Милада с размаху села в старую ковровую качалку и сделала так: