Татьяна Тэсс - Хранитель времени

— Дитя… — Коннифф качал головой, снимая со своего тонкого, ястребиного носа очки. — Маленький Дон-Кихот! Чем вы можете помочь? Тем, что уговорите нескольких больных женщин прийти в больницу? Надо изменить рабскую жизнь женщин в этой стране, ликвидировать грязь, нищету, безграмотность. Надо по-настоящему бороться с москитами, с песчанками и сусликами — переносчиками инфекции. А этого сделать ни вы, ни я не можем. Поэтому живите спокойно, как живу я, принимайте положенное количество больных и вечером читайте Теккерея. Это очень освежает.

— Она чудовищна, ваша успокоительная философия! — ужасалась Милада. — Не хочу так жить, не хочу стоять в стороне! Я добьюсь, чтобы здесь открылась хирургическая больница специально для женщин. К вашему сведению, оборудование для нее уже идет из Праги. Пока всего на двадцать коек, но ничего, это только начало! — Она в возбуждении ходила по комнате. — Я буду в этой больнице работать. И посмотрим, кто из нас окажется прав…

— Желаю успеха… — невозмутимо произносил Коннифф. — А пока выпейте мартини. Со льдом. Приготовить вам?

— Нет, вы невозможный человек! — рассерженно фыркала Милада.

Она забирала медицинские журналы, лежащие возле Конниффа, и уходила домой.

Но на следующий вечер она снова возвращалась в маленький, окруженный садом дом. Старый Бернард Коннифф был самым опытным и образованным врачом, которого она знала здесь. А ведь перед ней вставало столько трудностей!

Каждый вечер Коннифф, сняв очки и отложив в сторону книгу, внимательно выслушивал от нее сбивчивый и взволнованный рассказ о медицинских случаях, с которыми она столкнулась за день. В конце вечера они неизменно ссорились. Милада, негодуя, убегала, а Коннифф, пожав плечами, снова брался за книгу.

Среди людей, которых Милада знала в Багдаде, появилось новое лицо. Это был молодой чешский инженер, приехавший работать в одну из иностранных фирм. Звали его Иржи. Мать его была итальянкой, и он унаследовал от нее южную смуглость, темные вьющиеся волосы и чисто итальянскую общительность. Молоденькие секретарши, работающие в этой фирме, были от него без ума. Милада заметила его куда позже, чем другие.

Иржи поселился в доме неподалеку от Милады, на той же улице. Однажды хозяйка его квартиры, худая, коричневая, как маслина, старуха, прибежала к Миладе и сообщила, что жилец заболел. Через несколько минут Милада, строгая и деловитая, с докторским чемоданчиком в руках, уже входила в комнату, где лежал, закрыв глаза, Иржи.

Услышав шаги, он поднял веки. Несмотря на зной, он был укрыт одеялом и толстым пледом: его бил озноб.

Иржи слабо улыбнулся Миладе и сел.

— Как поживаете? — с трудом произнес он.

— Расстегните рубашку, — сказала Милада строго. — Не дышите!

«Все ясно, — думала она, закончив осмотр больного. — В легких чисто, а селезенка увеличена. Очевидно, малярия».

Она подняла глаза и заметила, что Иржи на нее смотрит внимательно, изумленно, словно только сейчас заметил ее. Она увидела на его лице поразившее ее выражение спокойной, умной доброты, выражение непритязательное, не старающееся убедить, что он действительно добрей и лучше других людей, а просто неотъемлемо присущее его чертам. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. И вдруг Милада с испугом поняла, что любит его, любит уже давно, не сможет жить без него, без того, чтобы всегда видеть эти добрые горячие глаза, эту юношески худую, беззащитную шею, выступающую из открытого ворота, эти сильные руки, поросшие темными волосками, не сможет больше прожить без него ни одного дня…

Она попятилась от Иржи, подхватила, пробормотав что-то невнятное, свой докторский чемоданчик и умчалась домой. Ночь она провела без сна. А когда утром вышла на улицу, первый, кого она увидела, был Иржи. Желтый и слабый, он стоял у ее дверей, растерянно и испуганно улыбаясь.

Уезжая в Багдад, Милада с юной, беспощадной прямолинейностью решила, что отныне ее жизнь принадлежит только науке. Когда они поженились с Иржи, она много раз с изумлением спрашивала себя, как она могла существовать, не зная и не любя его. Это чувство только усилилось, когда у них родилась дочь. Они назвали ее Драгомила-Лидия: второе имя дали в честь покойной матери Иржи, уроженки Болоньи.

После рождения дочери произошло событие, о котором я хочу обязательно рассказать.

В ту пору Милада, завершив ряд исследований и опытов, пришла к выводу, что при помощи пересадки трансплантата — кусочка кожи, иссеченного у человека, перенесшего заболевание пендинской язвой, — можно ослабить это заболевание у другого человека или даже вовсе предотвратить болезнь. В первые же годы своей жизни в Багдаде Милада перенесла пендинку; на ее спине и ногах остались шрамы. Однажды, вернувшись после работы из больницы, она сообщила Иржи, что решила прежде всего испробовать свой метод на дочке, чтобы предохранить ее от заболевания.

В ту пору Драгомиле-Лидии исполнилось четыре месяца, она лежала в коляске под пологом, уставившись на висящего перед нею резинового попугая, и понятия не имела о том, что задумала ее неукротимая мать. Разгоряченная, с пылающими щеками, полная решимости, Милада стояла перед оторопевшим Иржи и выкладывала ему свою научную теорию.

Уж на что, казалось, Иржи хорошо изучил свою молодую жену, но здесь и он растерялся. Он знал, как никто, что одним из самых сильных чувств, лежащих в основе любви Милады к первому ее ребенку, была пугающая до замирания жалость. Тем поразительней выглядело неторопливое, деловое спокойствие, с каким Милада готовилась к операции. Когда она унесла в больницу маленький кружевной конверт, в котором спала их дочь, Иржи убежал к Бернарду Конниффу, как в единственное свое пристанище.

— Ну? — сказал Коннифф, выслушав его сбивчивый рассказ и снимая со своего тонкого, всегда немного красного носа очки. — Теперь вы понимаете, почему я остался холостяком? — Он посмотрел на несчастное лицо Иржи и смягчился. — Выпейте виски! — сказал он, придвигая бутылку. — Все, что мы, мужчины, можем делать в таких случаях, это ждать и пить виски. Надеюсь, что операция пройдет успешно, — добавил он и вздохнул. — У вашей Милады отличные руки…

И операция действительно прошла успешно. Настолько успешно, что после этого Милада широко, с неизменным успехом применяла ее в своей практике. И когда у нее спустя три года родился сын, она уже без всякого колебания сделала пересадку трансплантата и ему.

Годы шли быстро. Прошло больше десяти лет с той поры, как Милада переселилась в Багдад. За этот срок она вместе с Иржи и детьми только дважды ездила в Бернартов, в родное гнездо.

Мать очень постарела, отец был неутомим, как и прежде: такой же оживленный, быстрый в движениях, полный новых замыслов, новых проектов… Но плечи его сгорбились, его мучила астма; по ночам Милада слышала сквозь толстые стены его тяжелый, всхлипывающий кашель и бежала к нему с лекарством. Когда она уезжала, он был опять бодр, поддразнивал ее, шутил с детьми и торжественно пообещал Иржи, что приедет на следующую зиму в Багдад.