Татьяна Тэсс - Хранитель времени

В комнату вошел Колька. Вид у него действительно был неважнецкий, но, в общем, такие виды мне случалось видеть. Он выглядел именно так, как выглядят ребята его возраста после драки. Драка была, наверное, серьезная, потому что рукав куртки был оторван, а воротник вырван с корнем. Лицо у Коли было подозрительно чистое и волосы приглажены: видно, перед тем как идти домой, он долго умывался.

— Так, — сказал Зюзин. — Хорош, красуня. Киноартист Юрий Никулин. Выкладывай, где был.

— Куртку в прошлое воскресенье купили, — выдохнула мать жалобно. — Во что превратил…

— Поля, не мешайся, — произнес бабушкин голос из другой комнаты. — Пусть Леша сам с ним поговорит.

— Выкладывай, где был, — приказал Зюзин и сел. Коля раскрыл было рот, но заметил постороннего человека в комнате и осекся. — Выкладывай, — повторил брат, — нечего глазами вертеть.

И вдруг Колька весь взъерошился, как молодой петух.

— Они думали, я испугался, — быстро заговорил он. — Как рыжий Димка их испугался. Они думали, их все боятся. Загнали Люську из пятой квартиры во двор и давай стегать по ногам ремешками. За то, что она с ними в кино не пошла. Я вошел во двор, они даже на меня не смотрят. Только Кешка через плечо: «Не суйся, гад, а то останется от тебя одна тень на стене. Понял?»

— А ты что? — спросил Зюзин.

— Я Люську за руку дернул и кричу: «Беги отсюда!» Ну, она и рванула, как на беговой дорожке…

— А он что?

— С Кешкой связался! — застонала мать. — Только этого не хватало…

— Поля, не мешайся! — сказал бабушкин голос.

— А он, конечно, не растерялся, схватил меня за воротник. Тряхнул будь здоров. Ты же знаешь Кешку…

— А ты что? — непреклонно спросил Зюзин.

— Прием номер три. Самозащиты. Как ты учил, — сказал Колька уныло. — Но их же трое было, Леша…

— Не ври. Не было их трое. Если б трое было, ты бы такой чистенький не пришел.

— Ну двое, — быстро сказал Колька. — Двое против одного — это тоже не бублик с маком. Второй был Геннадий из сорок седьмого дома…

— Ну, а ты что?

— Прием самозащиты номер семь, — гордо сказал Колька. — До сих пор, наверное, чешется. А я повернулся спиной и ушел.

— Так-таки повернулся спиной?

— Ну, не повернулся, просто ушел, — честно сознался Колька. — Но и они ушли, Леша! Они ведь тоже ушли. И не за мной, а к котловану. Они со мной уже больше не связывались. Вот же что.

— Понял. — Леша критически оглядел брата. — Иди вымой руки. Чай будем пить.

Через минуту Колька вернулся в комнату. Он степенно сел, положил в стакан две полные ложки варенья, так что чай стал темный, словно деготь, потом потянулся за третьей, но посмотрел на мать и стал мешать ложкой в стакане.

— На работу пойдешь, — сказал Леша, не глядя на брата. — Я уже договорился.

Колька промолчал.

— Чего молчишь? — спросил брат строго.

— А что говорить? Пойду, и все.

— Видите… — сказала мать, обращаясь ко мне. — Никакого интереса нету к работе. Хоть бы постеснялся перед чужим человеком.

Колька опять ничего не сказал. Люба посмотрела в окно и вспыхнула как факел.

— Иди, жених забор ломает… — сказал Коля с набитым ртом. За окном промаячила чья-то фигура в плаще. — Он билеты в кино брал на шесть пятнадцать… — сообщил всеведущий младший брат, и Люба выскочила из-за стола.

Посидев еще немного, собралась уходить и я.

Зюзин пошел проводить меня до метро. Когда мы вышли на крыльцо, закапал дождь, и Зюзин вернулся за плащом. Тотчас же хлопнула дверь, и я услыхала идущий из сеней жаркий шепот.

— Леша, — спрашивал Колька, — я вместе с тобой в цехе буду работать, да, Леша?

— Нет. В деревообделочном будешь работать. Там, где батя работал.

— А на фабрику вместе будем ходить? — тем же жарким шепотом спрашивал Колька. — В одну смену? Да, Леша?

Зюзин помолчал.

— Сперва вместе будем ходить. Я попрошу, чтобы меня в первую назначили. А потом будешь ходить сам. Как все люди ходят.

— Леша… — одним дыханием сказал брат. Но Леша уже вышел на крыльцо.

— Накрапывает… — сказал он безразлично, и я покосилась на него.

Что-то новое вспыхнуло в его лице, что-то нежное и удивительное. Такое нежное, что я постеснялась дальше всматриваться.

А когда посмотрела снова, все исчезло, словно захлопнулась дверца.

И мы пошли под летним дождем к метро.

— Слушай, а я понравилась им?

— Еще чего! Разве такие курносые нравятся?

— Нет, я говорю серьезно… Ведь это твои отец и мать…

— У отца такой характер, что он не любит говорить попусту. И я тоже.

— Вот видишь какой ты… А мне все-таки кажется, что я им понравилась. Твоя мама мне сказала: «Возьмите, Саша, этот пирожок, он вкусней…» И так на меня посмотрела…

— Поцелуй меня, Саша.

— Что ты, сюда идут…

— Наверное, такие же, как мы. Поцелуй меня. Еще.

— Смотри, какой удивительный камень.

— О чем ты думаешь, когда я тебя целую?

— Нет, ты поди сюда. Видишь, что вырезано на камне? «26 июня 1952 года годовщина нашей свадьбы. Мы вместе». Как удивительно, правда?

— Это не вырезано, а высечено. Тут недалеко лагерь альпинистов.

— Ну, я не знаю. И вот видишь рядом еще… «26 июня 1955 года годовщина нашей свадьбы. Мы снова здесь вместе».

— Ты лучше прочти вот здесь.

— Это я не могу прочесть. Это на каком-то языке, которого мы не учили. А вот справа… Смотри, что справа: «26 июня 1957 года день нашей свадьбы. Мы вместе, мы любим друг друга». Ох, как это замечательно! Как замечательно так любить…

— Никто никогда не любил так, как я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

— Мне кажется, что я любила тебя всю жизнь, только раньше не знала… Слушай, мы придем к этому камню через год? Так же, как они?

— Я люблю тебя.

— Сумасшедший. Честное слово, мы оба сумасшедшие. Я же говорила, что сюда идут…

И тут камни и щебень с шелестом осыпались из-под моих ног; я вышла к концу тропы, ведущей из ущелья.

Там была поляна, вся в красных маках и подвижных солнечных пятнах. Посреди поляны лежал большой камень, круглый, как стол. На нем сидела девушка в ситцевом платье и тапочках; нежное лицо ее было, как золотым дождем, осыпано веснушками. Рядом стоял молодой человек в очках, с выгоревшими от солнца волосами; на нем была клетчатая рубашка и спортивные шаровары, за плечами висел рюкзак. Завидев меня, оба они взметнулись, точно стрижи, и зашагали к ущелью. Спустя несколько минут густой и протяжный гул бегущей воды заглушил их голоса.

Я осталась на поляне одна.

Помедлив, я подошла к камню.

Глубоко врезанные буквы были наполнены непросохшей дождевой водой. В каждой капле отражалось небо, и строчки на камне блестели и казались голубыми. Медленно, слово за словом, читала я слова о любви, поведанные камню, ветру и далекому гулу реки.