Татьяна Тэсс - Хранитель времени

Не спит и смотрит прямо ей в лицо. Глаза у девочки были темные, блестящие и неподвижные.

— Может быть, ты хочешь пить? — спросила Тоня робко.

— Нет. — Голос девочки звучал низко и хрипло. — Сейчас ночь?

— Да.

— А что это шумит за окном? Дождь?

Тоня прислушалась.

— Нет, ничего не шумит, — сказала она. — Я только недавно была во дворе. Небо чистое, звезды видно.

— Звезды… — медленно повторила девочка. — А мне все кажется, что идет дождь. Что же тогда шумит? Или это море шумит? — Она замолчала. — Утром была такая теплая вода в море, — сказала она. — И очень тихо было. Я далеко заплыла. Я знаешь где купаюсь? На Пересыпи. Ты ходишь купаться на Пересыпь?

— Нет, я на Большой Фонтан езжу. Мне туда ближе.

— А я на Пересыпи купалась. И вот вышла из воды и вижу: на берегу женщина вареную пшенку продает. Ну кукурузу. А я ее люблю, просто ужасно люблю. И вот я купила одну штуку и пошла домой. Шла по улице и ела горячую кукурузу. Это я хорошо помню. — Она опять замолчала. — Дай мне чаю, пожалуйста, — сказала она, уставившись на Тоню своими огромными блестящими глазами. — Дай мне, пожалуйста, чаю, если можно.

Тоня побежала в дежурку. Она налила горячего чаю, вынула из своей сумки большое яблоко и положила на блюдце. Осторожно, чтобы не расплескать чай, она понесла все это в палату.

И вдруг, едва Тоня вышла из дежурки, она услыхала крик.

Это был даже не крик, а вопль, полный отчаяния и ужаса. Он ворвался в коридор и, казалось, сразу заполнил все его пространство. На секунду вопль замер, оборвавшись хриплым рыданием; потом раздался снова, звенящий, ужасный, не похожий ни на что когда-либо слышанное Тоней, невероятный, ибо нельзя было поверить, что душа человека может вместить такое отчаяние и боль.

Послышались тревожные возгласы, скрип кроватей: больные проснулись. Тоня помчалась по коридору: она уже знала, что крик несся из седьмой палаты. Яблоко упало, чай расплескался и обжег ей руку.

Но когда она вбежала в палату, Анфиса Петровна уже была там.

Она стояла к Тоне спиной, наклонившись над постелью. Еще с порога Тоня увидела запрокинутую голову девочки, странно и страшно изогнувшееся тело, смуглые руки, вцепившиеся в спинку кровати. Серое больничное одеяло валялось на полу. Правая нога девочки, загорелая и сильная, была согнута в колене; вместо левой белел короткий забинтованный обрубок. Сквозь бинты просочились темные пятна крови. Анфиса Петровна подняла с пола одеяло и прикрыла девочку до пояса.

— Я не знала!.. — хрипло крикнула та. — Почему мне не сказали? Я ничего, ничего не знала… Я только сейчас увидела…

Она рванулась и хотела сорвать с раны бинты, но Анфиса Петровна крепко схватила ее за руки.

— Стыд какой… — спокойно и негромко сказала Анфиса Петровна. — Всех больных разбудила, всех растревожила. У других, может, еще больше горе, чем у тебя. Но они терпят, они тебя жалеют.

— Почему я не умерла? — крикнула девочка. — Боже мой, мне никто не сказал… Я ничего, ничего э т о г о не знала… Нет, нет, я не буду жить! Я хочу умереть…

— Помереть — дело нехитрое. — Анфиса Петровна отпустила руки девочки и прикрыла ее плотней одеялом. — А живут люди и не с такой бедой. И живут, и жизни радуются! Я тридцать пять лет здесь, навидалась, насмотрелась…

Девочка замолчала и уставилась на стену своими блестящими, темными глазами. Анфиса Петровна отошла, показав Тоне рукою на табурет. Тоня робко села. Из палат по-прежнему доносился негромкий тревожный шумок. Потом все умолкло. Наступила тишина.

— Почему я не умерла? — сказала девочка. Сейчас она говорила шепотом, но он был еще страшней, чем крик. — Почему я не умерла?

— Ты привыкнешь… — сказала Тоня и сама испугалась того, что она произнесла. — И ходить будешь. Ведь ходят же люди… — Она растерянно замолчала.

Девочка медленно повернула голову и посмотрела на Тоню тяжелым взглядом.

— Привыкнешь… — сказала она с ненавистью. — Тебе легко говорить. У тебя руки-ноги целы. Что ты знаешь? — Она опять отвернулась к стенке.

Тоне была видна ее смуглая щека, завитки волос над розовым ухом и родинка, нежная коричневая родинка на шее. Она смотрела на эту родинку, не зная, куда деваться от жгучего стыда, проклиная себя за беспомощность.

— Что ты знаешь? — повторила девочка глухо. — Ничего ты не знаешь.

И вдруг Тоня неожиданно для себя самой не сказала, а как бы выдохнула:

— Нет, знаю.

Девочка молчала.

— Знаю, — повторила Тоня с отчаянным усилием. — Ты не думай, что я ничего не переживала, — продолжала она, лихорадочно соображая, что сказать дальше. — Я страшно много пережила.

Девочка по-прежнему не смотрела на нее. Потом мучительно помотала головой и укусила себя за палец.

— Замолчи, — сказала она сквозь зубы. — Пожалуйста, не говори больше ничего.

— Повернись ко мне! — сказала Тоня умоляюще. — Слышишь? Повернись ко мне! Я расскажу тебе то, чего никогда никому не рассказывала. Поняла? Расскажу тебе одной.

Девочка по-прежнему лежала лицом к стене.

— Понимаешь, — сказала Тоня шепотом. — Я люблю одного человека. Давно люблю, еще с восьмого класса. И вот можешь себе представить, что случилось. Он шел в школу и попал под трамвай. И ему отрезало ногу. Всю, до самого бедра. — Она остановилась, охваченная ужасом от собственной неожиданной выдумки.

Девочка молчала, повернувшись лицом к стене.

— Но сейчас он ходит, как все люди, — сказала Тоня дрожащим голосом. — Ты слышишь? Как все обыкновенные люди. Он кончил школу и выдержал экзамены на медицинский. Я провалилась, а он выдержал. И я его люблю. И я его всегда буду любить, всю жизнь.

Девочка продолжала молчать, глаза ее были закрыты.

— Ты слышишь меня? — спросила Тоня с отчаянием.

Девочка ничего не ответила.

Молчание тянулось долго, так долго, что у Тони остановилось дыхание. И вдруг губы девочки тихонько зашевелились, и она спросила, не поворачиваясь к Тоне:

— Как его зовут?

— Митя Чечик, — сказала Тоня и вдруг заплакала.

Она плакала оттого, что неожиданно для себя самой поняла, как сильно она любит Митю Чечика и как это было бы ужасно, если бы с ним действительно случилась беда. И еще оттого плакала, что поняла: она его все равно любила бы, что бы с ним ни случилось. Ей было бесконечно жалко девочку и Митю Чечика и почему-то было жалко и себя, и от этого она плакала еще горше и вместе с тем чувствовала охвативший ее странный пронизывающий холодок, похожий на ощущение счастья.

Девочка по-прежнему лежала, повернувшись лицом к стене, а Тоня продолжала что-то говорить, не вытирая глаз. Наконец она остановилась.

— Это хорошо, что ты его любишь, — сказала девочка хрипло, и губы ее задрожали.

— Послушай… — Тоня взяла ее за руку. — Теперь попробуй уснуть. Очень тебя прошу. Пожалуйста, попробуй уснуть.