Татьяна Тэсс - Хранитель времени

Он весело и гордо посмотрел на сестру. Она вздохнула и вышла из комнаты.

Я собралась уходить, пообещав зайти на следующий день. Но дела сложились так, что я смогла повидать дядю Сеню только накануне отъезда.

На этот раз дверь открыла его сестра.

Губы ее были плотно сжаты, а лицо хранило такое похоронное выражение, что я испугалась, не случилось ли в доме несчастье. Когда в соседней комнате мелькнула знакомая борода, у меня отлегло от сердца.

Дядя Сеня, розовый, довольный, в прекрасном, по-видимому, настроении, сидел на полу, скрестив ноги по-турецки, и рылся в большом потрепанном чемодане.

— Привет, привет! — закричал он. — А я боялся, вы уже уехали. Садитесь, я прочту вам прелестную штучку…

— Подумать только: из-за этого человека я отказалась от личной жизни! — горько произнесла сестра и ушла.

— Ах, Тося! — сказал дядя Сеня. — Ты как ребенок, право.

— Я могла бы выйти замуж за Колпакова, — прошептала сестра из соседней комнаты и всхлипнула.

— Колпаков! Человек, который обожает приключенческую литературу… — Дядя Сеня саркастически усмехнулся.

— За Воловича…

— Мелкая личность!

— За Ставраки… Он носил бы меня на руках.

— Он увез бы тебя в Грецию в двадцатом году, твой Ставраки. Только этого не хватало в нашей семье. Ты знаешь, что такое черные полковники?

Последний довод сразил Тосю, и она умолкла. Потом за дверью что-то упало, и Тося прошелестела печально:

— А Лившиц? Ты же помнишь, что ко мне сватался Лившиц…

— У Лившица третий инфаркт? — закричал дядя Сеня. — И не приставай ко мне больше со своими женихами. Хватит!

Он вытащил из чемодана ветхий лист и разложил его на коленях.

— Сейчас я вам прочту, — сказал он. — Газета «Зеркало Одессы», воскресенье, третьего июля тысяча девятьсот одиннадцатого года.

И он начал читать.

— «Несмотря на неблагоприятную погоду, вчерашний юбилейный (сотый) полет Уточкина прошел блестяще и собрал на территории выставки несколько тысяч человек, — читал он с увлечением. — Ровно в семь часов вечера Уточкин, усевшись на аппарате «Фарман», взял небольшой разгон и быстро очутился над открытым морем. Описав над ним несколько красивых кругов, Уточкин через три с половиной минуты плавно опустился на территорию, встреченный громкими аплодисментами публики. Предполагавшийся второй полет на аппарате «Блерио» ввиду ветреной погоды был отменен». — Дядя Сеня покачал головой. — Какой человек… — прошептал он. — Какой человек!

— Ты лучше расскажи про вчерашнюю историю, — сказала Тося, громко вздохнув.

— Какая история? Перестань, пожалуйста! И вот однажды Уточкин…

— Не делай вида, что ты забыл! А то расскажу сама, — непреклонно донеслось из соседней комнаты.

— Ах, ты про это? — деланно удивился дядя Сеня. — Подумаешь, история, ничего особенного… — Он пожал плечами. — Вчера я понес свою папку с газетами тому товарищу из музея — он собрался возвращаться в Москву. Отдал ему папку, а он опять спрашивает, куда перевести деньги. «О чем разговор? — говорю я. — Какие деньги? Разве такой человек, как я, способен взять деньги за славу своего города, за его пережитые страдания?»

Лицо дяди Сени стало серьезным, и он, подняв руку, продекламировал:

Из соседней комнаты донесся сдавленный стон.

— Тогда он сказал, что это очень благородно с моей стороны: подарить музею такой драгоценный подарок, — продолжал дядя Сеня, словно не слыша. — И еще сказал: «Это вы прочли строчки Пушкина, я тоже люблю эти стихи». — Дядя Сеня помолчал и добавил: — Очень-очень интеллигентный человек, между прочим.

— На эти деньги ты мог купить самую дорогую путевку… — Тося наконец показалась в дверях. — Самую дорогую путевку в Кисловодск, и жить в номере «люкс», как Эмиль Гилельс…

— Слушай, зачем одесситу Кисловодск? — Дядя Сеня пожал плечами. — Я могу пойти вечером на бульвар и дышать там воздухом сколько захочу. На нашем бульваре воздух как в самых роскошных горах. Даже лучше. И потом… — Он повернулся к сестре. — Тосенька, — сказал он мягко, — в этой папке не только старые газеты. В ней мои и твои воспоминания. И что бы ты сказала, если бы твой брат стал торговать нашими воспоминаниями о тех трудных и незабываемых днях? Ах, Тося, Тося…

Седая Тося молча посмотрела на него; мне показалось, что ее губы дрогнули в улыбке.

— Кошмарный человек, — произнесла она и вышла.

Дядя Сеня вытащил из чемодана другой ветхий газетный лист, осторожно его расправил и начал читать. Очков он по-прежнему не носил.

— «Можно представить Одессу без моря, без кафе, даже без одесского порта, — громко и торжествующе читал дядя Сеня вслух. — Но без Уточкина? И каждый раз, когда Одесса читает об успехах Уточкина, она радуется. И в самом деле, какое величественное зрелище должна представить эта картина: легкокрылая птица, создание двадцатого века, — и в ней сидит одессит. Аэроплан над пирамидами Хеопса — и в нем сидит одессит…»

Он положил газету на колени и победоносно посмотрел на меня.

— Ну? — спросил он. — Что вы на это скажете?

В среду, в десять часов утра, в своей комнате умер Илья Денисович Коротков.

Первым узнал о его смерти внук.

Мальчик вбежал в комнату и увидел деда в необычной позе: тот сидел, положив голову на скрещенные на письменном столе руки, и не то отдыхал, не то спал. И хотя наклон его большого тела был покоен, хотя он опирался на вытянутые руки лбом, словно сам выбрал для себя удобное положение, — в его неподвижности, в тусклой белизне висков было нечто удивительное, пугающее, нечто такое непонятное, что мальчик закричал и бросился со всех ног к матери.

Через несколько дней должен был состояться доклад Ильи Денисовича в Музее Революции. Утром Борису Стрельченко, молодому научному сотруднику музея, ответственному за организацию торжественного вечера, позвонили по телефону, и вздрагивающий женский голос сообщил о случившемся несчастье. Стрельченко был так ошеломлен, что переспросил дважды и потом от полной растерянности сказал:

— Вы шутите! Ведь он только вчера приходил к нам…

Голос в трубке умолк. Потом женщина тихо, с хрипотцой сказала:

— Я и сама поверить не могу, что его нет.

Трубку положили, а Стрельченко все сидел, держа руку на телефоне, ошеломленный и печальной вестью, и сознанием собственной бестактности.

Илью Денисовича он знал с начала своей работы в музее. Ветеран партии, Коротков начал свою революционную работу еще в начале века. Борису Стрельченко он казался живым справочником по истории партии; научному сотруднику часто приходилось обращаться к Короткову за консультацией, и он всегда восхищался щедростью тех живых зримых образов, в которые Коротков облекал любую, даже самую сухую справку.