Татьяна Тэсс - Хранитель времени

— Ты потому, наверное, такой ласковый, что сиротой вырос, — говорила она ему удивленно. — Не знал в детстве материнского тепла. А теперь у тебя все есть, Андрюшенька…

И у него действительно было все: любовь, тепло, забота. А когда появился на свет Гулька, прибавилась и отцовская гордость.

Теперь они мечтали о дочке.

Но Гулька рос. Гулька уже пошел в первый класс, а дочки у них все не было. Это оказалось единственной их печалью. И наконец настал день, когда Андрей Петрович, испуганный и счастливый, отвез жену в родильный дом.

В тот день он видел ее последний раз.

Люда умерла от родов. Гульке тогда было девять лет.

После похорон жены Андрей Петрович пришел в родильный дом, чтобы взять оттуда своего ребенка. Я читала письмо, где он рассказывал об этом, и вдруг явственно увидела многолюдную улицу, тяжелую дверь с матовым больничным стеклом и одинокого человека, который выходит из вестибюля на улицу, держа туго спеленутое одеяльце, откуда глядит красное, насупленное личико его дочери, родившейся на свет сиротой. Вокруг звучат веселые восклицания, молодых матерей встречают с цветами мужья, суетятся счастливые бабушки и дедушки… Он идет один, окаменев от горя, с безжизненным, как у слепого, лицом, и несет ребенка в свой опустевший дом.

Ему казалось, что он несет вместе с дочерью ее судьбу, за которую отвечает он один. И за Гульку, что ждет их в доме, тоже отвечает он один. Для родителей Люды он сейчас лишь постылый жилец, отрезанный ломоть. Еще никогда он не испытывал такого безмерного одиночества.

Он уже входил в подъезд, когда его окликнули.

Со скамейки поднялась соседка, толстая женщина в зеленой вязаной кофте. Он не знал, как ее зовут, да и вообще никого в доме не знал, хотя со всеми здоровался, а иногда по близорукости несколько раз в день, что всегда смешило Люду. Но эту соседку из-за ее толщины и громкого голоса он узнавал сразу. Сейчас она шла прямо к нему, толкая впереди себя детскую коляску.

— Вот мы какие красивые! — сказала она, наклонившись над сморщенным личиком его дочки. — Вот мы какие миленькие! — приговаривала она, а Андрей Петрович удивленно смотрел на коляску, где лежало такое же крошечное существо, как его дочь. — Я вас все во дворе дожидалась, боялась пропустить, — озабоченно сказала женщина. — Как управитесь у себя, так ко мне приносите, я ее покормлю.

— К вам? — растерянно переспросил Андрей Петрович.

— Да ты не боись! — сказала женщина, неожиданно переходя на «ты». — У меня на обоих хватит, слава богу… Если купать или еще что, я и помочь могу. Одному — это же хуже всего…

Странное чувство охватило Андрея Петровича — не удивление, даже не признательность, а смутное ощущение твердости, будто в горестной зыбкости его разрушенного мира проступила нежданная опора, простая и реальная, как протянутая рука. А женщина уже уходила, большая и теплая, словно печка, и он смотрел ей вслед, виновато думая, что даже не знает, как ее зовут.

С той поры, уходя на работу, Андрей Петрович заносил маленькую Олю к соседке и вечером забирал ее, накормленную и спящую, домой. Купал он ее сам, как когда-то Гульку, а теперь уже Гулька, деловито сопя, ему помогал.

Однажды в его комнату вошел Людин отец. Вошел, как всегда, без стука и остановился в дверях.

— Я насчет книжки… — сказал он, смотря поверх головы зятя.

— Пожалуйста, берите любую… — Андрей Петрович удивился: тесть никогда не проявлял особого интереса к литературе. — Может быть, хотите журнал? Вот «Новый мир», последний номер…

— Какой еще журнал? — раздраженно сказал тесть. — Я про сберкнижку говорю. Дочкину.

Андрей Петрович, растерявшись, молчал. Они с Людой откладывали деньги, чтобы купить мебель для новой квартиры, которую ему обещали на работе; сберкнижку открыли на Людино имя.

— Это были наши общие деньги, — сказал он тихо. — Кроме того… Ведь есть Гулька и Оля…

— А у Люды есть брат, — отрезал тесть. — Несовершеннолетний. Так что имейте в виду. Третью часть, и чтоб без неприятностей. Понятно?

Тесть ушел, а Андрей Петрович долго сидел, смотря в одну точку.

Он думал не о деньгах — деньги он был готов хоть все отдать тестю. Он думал о том, как же получилось, что в этой семье выросла такая дочь, как Люда, с ее душевной мягкостью и бескорыстием. Люда часто говорила, смеясь, что она пошла не в отца и не в мать, а в бабку Настю из Бирюсинки. Ну а в кого пойдет Гулька? В нем как бы переливались два разных характера, и Андрей Петрович узнавал в сыне то безоглядную Людину доброту, то свою самолюбивую вспыльчивость. Гулька рано начал читать, и отцу доставляло удовольствие угадывать, какая книжка сейчас у сына самая любимая.

— С кем имею честь? — вдруг отвечал Гулька по телефону в коридоре, и это значило, что он читает «Трех мушкетеров».

— Стало быть, к вечеру ждать оттепели… — сообщал он отцу с неожиданной рассудительностью, и тот догадывался, что сын открыл для себя «Записки охотника».

Гулька заботился о сестре, с гордостью говорил отцу: «Мы с тобой мужчины», но вдруг беспричинно грубил, замыкался… Потом приходил мириться, а ночью отец долго не мог уснуть, думая о том, как не хватает детям материнской ласки, мягкости…

Квартиру Андрею Петровичу дали раньше, чем он ожидал: «вошли в положение», как сказали ему на работе. Товарищи помогли ему переехать, но вещей оказалось смехотворно мало: книги, детские кровати да купленная Людой чешская лампа. Все остальное он оставил родителям, только лампа… Он не хотел, чтобы этот свет, напоминавший ему Люду, продолжал гореть в комнате, где все стало ему чужим. Родным человеком в покинутом им доме осталась для него лишь соседка, выкормившая его дочь.

А дети росли и все больше нуждались в матери. Почему вдруг заплакала Оля? Почему беспричинно вспылил Гулька? Как разобраться в сложности детских характеров? И тут к его сослуживице приехала в гости подруга, учительница сельской школы.

Это была плечистая, высокая, как баскетболистка, девушка с ясным, румяным лицом; звали ее Верой. Сослуживица пришла вместе с подругой посмотреть его новую квартиру. И вдруг маленькая Оля ринулась к незнакомой гостье и крепко охватила ее колени. Андрей Петрович в смятенье смотрел на дочь, вспоминая, как в детском доме он исступленно ждал, когда мама наконец придет за ним, в в каждой незнакомой посетительнице видел свою мать.

После этого он встречал Веру еще несколько раз. А когда она уехала, Андрей Петрович, неожиданно для себя, написал ей письмо.

Ответ пришел тотчас же.

Дружелюбное внимание, каким дышало письмо, спокойное его изящество поразили Андрея Петровича, и он вспомнил слова Чехова о присущем русским женщинам даре хорошо писать письма. Теперь Андрей Петрович ждал этих писем, перечитывал их по нескольку раз. Но вместе с ним настороженно ждал их и Гулька.