Владимир Высоцкий - Собрание сочинений в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Про каннибалов рассказывают такую историю. Будто трое лучших из них (из каннибалов) сидели и ели елки да ели. Захирели, загрустили и решили: кто кого будет есть; один говорит: не меня, — другой говорит: не меня, — третий говорит: не меня. Кто же кого тогда? Никто. Потому что у каннибалов свои законы и обычаи: не хочешь — не ешь!

Доктор! Я не хочу этого лекарства, от него развивается импотенция. Нет, развивается, нет, развивается, нет, развивается! Нет, нет, нет! Ну хорошо. Только в последний раз! А можно в руку? Искололи всего, сволочи, иголку некуда сунуть.

Далее и везде примечания.

А что это вы читаете? А? А! Понятно! А вы знаете, как поп попадью извел? Что значит извел? Убил то есть. Ну! Развод по-итальянски. Вот. Он ее подкараулил и опустил на нее икону Спасителя. Тройной эффект. Во-первых, если уж Спаситель не спас, а убил, значит, было за что.

На прогулку я не пойду — там психи гуляют и пристают с вопросами.

Один спросил вчера, нет, сегодня… вчера… вчера…

— Вы, — говорит, — не знаете, сколько время?

— Не знаю, — говорю, — и вам не советую, потому что время — деньги, и время — пространство. А вы, — говорю, — паразит. И живете небось по Гринвичу!

У Эйнштейна второй его постулат гласит: скорость света не зависит от скорости движения источника. Проще говоря:

Θ = W/C 2= W 2/C = Θ

f x mc 2/ 2(B) 3— 1° 111>> L ~.

Это у него. А на практике у космонавтов все наоборот, и крысы у них мрут даже раньше, чем люди, потому что людям дают по 10 ж, а крысам, мышам и преступникам по 40. Проще говоря:

(W)° — fcx 2— 1 = 0.

Я стал немного забывать теорию функций, ну да это восстановимо. Врач обещал… Врет, наверно. Но если не вре-е-ет… Господи, когда же ужин?

В кабинет профессора Корнеля, или нет, Расина… Тогда ладно.

В кабинет некоего профессора лингвиста-ихтиолога развязной походкой вошел немолодой уже дельфин. Сел напротив, заложил ногу на ногу, а так как закладывать было нечего, то сделал вид, что заложил. И произнес:

— Ну-с?

— Я вас не вызывал. — Профессор тоже сделал вид, что ничуть не удивлен, но не так-то легко обмануть умное даже животное, с подозрением на разум.

— Я сказал только «ну-с». А дальше вот что. Сегодня дежурный по океанариуму, фамилию забыл, во время кормления нас, во-первых, тухлой рыбой, во-вторых, ругал нецензурно нас — я имею в виду дельфинов, — а также других китообразных и даже китов.

— В каких выражениях? — спросил профессор и взял блокнот.

— Уверяю вас, что в самых-самых. Там были и «дармоеды», и «агенты Тель-Авива», и — что самое из самых-самых — «разумные твари».

— Я сейчас распоряжусь — и его строго накажут.

— Не беспокойтесь, он уже наказан, но вы должны были бы попросить извинения за него, ведь вы той же породы и тоже не всегда стеснялись в выражениях! Население требует. Иначе будут последствия!

Только здесь оскорбленный профессор вспомнил, что дельфины еще не умеют говорить, что работе, конечно, еще далеко до конца и что — как это он сразу не понял — ведь это сон, переутомление.

— О господи! — Он ткнул себя в подбородок хуком слева и закурил сигару.

— Господь не нуждается в том, чтобы его поминали здесь. Ему достаточно наших вздохов и обид. К тому же он сейчас спит. Вот его трезубец. — Здесь дельфин довольно бесцеремонно вытащил изо рта сраженного профессора сигару и закурил, пуская громадные кольца изо рта. После чего произнес: «Фу! Какая гадость», раздавил сигару, впрочем, нет, давить ему тоже нечем, но он сделал что-то такое, от чего сигара зашипела и перестала существовать. — А теперь идемте, — пропищал он тоненьким голосом, именно голосом, на который так не надеялся профессор, сплюнул, поиграл трезубцем и встал.

Дельфины вообще любят резвиться. Они от людей отличаются добротой, выпрыгивают из воды, улыбаются и играют с детьми дошкольного возраста. Но этот дельфин, кажется, вовсе не собирался играть с дошкольниками. Во всяком случае, так показалось профессору, и он покорно встал на шатающиеся ноги…

А сегодня мне нянечка сказала: «Красавчика ты нашего» и еще — что я стал дисциплинированнее самых тихих (помешанных). Хорошо это или плохо? То be or not to be — вот в чем вопрос. Пишу латынью, потому — английского не знаю, да и не стремился никогда, ведь не на нем разговаривал Ленин, а только Вальтер Скотт и Дарвин, а он был за обезьян. В 3 ч<���аса> 30 мин<���ут> ночи один моложавый идиот тихонько сунул мне в бок локтем и сообщил, что трамваи уже не ходят и последний 47-й прошел два часа назад, видимо, развозя кондукторов, работников парка и случайных прохожих. «Последний троллейбус, по улицам мчи!» — и т<���ак> д<���алее>. Эх, все-таки замечательная штука — жизнь!..

Доктор, я не хочу этого лекарства, от него бывает импотенция! Нет бывает, нет бывает, да бывает же, черт возьми! Ну ладно, в последний раз! Ну зачем опять! Прошу же — в руку!

Вчера мне снилась кто-то средняя между Брижит Бардо и Ив Монтаном. Это, наверное, началась нимфомания. Говорят, что Брижит не живет со своим мужем, потому что не хочет. Грандиозно у них там все-таки: не хочет, и все! И не живет!

А здесь — попробуй! Нет, и думать нечего! Выйду отсюда — заставят. Они всё могут заставить. Изверги! Немцы в концлагерях, убийцы в белых халатах, эскулапы, лепилы! Гиппократы, и все. Ах, если бы не судьбы мира! Если бы не это! Если бы!..

Шестым чувством своим, всем существом, всем данным Богом Господом нашим разумом уверен я, что нормален. Но увы — убедить в этом невозможно, да и стоит ли!

И сказал Господь: «Да восчешутся руки мои, да возложутся на ребра твои, и сокрушу я их». Так и с недугом будет моим! — мне врач обещал, что к четвергу так и будет.

Все пророки — и Иоанн, и Исаак, и Соломон, и Моисей, и еще кто-то — правы только в одном, что жил Господь, распнули его, воскрес он и ныне здравствует, царство ему небесное. А все другое — насчет возлюбления ближнего, подставления щек под удары оных, а также «не забижай», «не смотри», «не слушай», «не дыши, когда не просят» и прочая чушь, — все это добавили из устного народного творчества. Да, вот еще! «Не убий». Это правильно. Не надо убить. Убивать жалко, да и не за что!

Сейчас начнутся процедуры, сиречь хвойные ванны, кои призваны поднимать бодрость духа нашего и тела, а также и достоинства.

Так что — не убий, и все тут. Я ни за что не пойду в столовую! Там психи едят и чавкают. Не уверяйте меня, именно чавкают, и вдобавок хлюпают! Ага! Эврика! Несмотря на разницу в болезнях — шизофрения там, паранойя и всякая другая гадость, — у них есть одно, вернее, два общих качества. Они все хлюпики и чавкики. Вот. И я к ним не пойду, я лучше возьму сухим пайком, имею я, в конце концов, право на сухой! У вас здесь и так все сухое: закон и персонал обслуживающий. И я требую сухой паек! Нет? Тогда голодовка, только голодовка может убедить вас в том, что личность — это не жрущая тварь, а нечто, т<���о> е<���сть> даже значительно нечто большее.