Владимир Высоцкий - Собрание сочинений в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

По набережной шла странная пара: белая женщина в мокрых джинсах и купальнике и мужчина в плавках и рубахе, неловко прикрываясь альбомом. Люди, улыбаясь, смотрели на них, а они продолжали знакомиться:

— Откуда ты знаешь русский? — спросил он.

— Я работала в Москве 3 года и была замужем за русским переводчиком.

— А теперь?

— А теперь я не замужем за переводчиком.

— Почему? — задал он глупый вопрос.

— Он плохо переводил, — ответила она.

— А теперь?

— Теперь он переводит лучше.

— Нет! Что ты делаешь теперь?

— Преподаю в колледже русский.

Они подошли к отелю на самом берегу, к отелю, где она жила.

— Я пойду переоденусь, — сказала она. — Хочешь зайти?

— В таком виде? Тебе удобно?

— Конечно, нет, — согласилась она. — Но совсем не лучше выходить с мокрыми брюками. Хотя я тебе брошу с балкона. Ромео надевает брюки под балконом Джульетты. Бедный Шекспир.

— Так и договорились! — сказала она. — Дай мне твою рубаху и жди здесь.

— Караул! Раздевают, — сказал он, снимая рубаху.

— Что такое «караул»? — спросила она.

— Караул — это караул.

— А? — понятно! Я сейчас.

И она вошла в холл и независимо спросила у портье ключ. В окне второго этажа вспыхнул свет, а через паузу вниз полетели брюки и рубаха. Ромео оделся, и к нему спустилась Джульетта в красивом платье и причесанная.

— Ты уже одет? — спросила она.

— О да! Только не так красиво.

— Давай я тебя причешу.

Она расчесала ему волосы и снова его поцеловала.

— Все!

— Нет не все! Пойдем продолжать переодевание. Ко мне — это рядом.

Пока он был под душем и одевался, она смотрела его картины, и они, конечно, нравились.

— Ты поешь? — спросила она, когда он был готов, кивнув на гитару!

— Попеваю.

— А какая разница?

— Ну, я говорю нараспев стихи и перебираю струны. Получается печально и интимно. Вот так! — Он перебрал струны.

— Спой!

— Я не пою.

— Ну говори под гитару.

— Как-нибудь потом. Пойдем что-нибудь съедим и выпьем!

Они спустились в ресторан. Официанты узнавали его и благосклонно оглядывали его спутницу. И из уважения приветствовали его по-русски. Только вместо «здравствуй» говорили «спасибо!».

— Они тебя любят! — сказала она, когда они устроились за маленьким столиком на террасе — прямо над морем.

— Они любят русских, — ответил он.

— Почему?

— Потому что мы славяне и из-за войны. В Югославии знают, что это такое.

— Везде знают, что это.

— В Югославии особенно. Они даже говорят: наша страна до Владивостока.

Оркестр заиграл какую-то русскую песню, и певица спела ее по-югославски.

— Мне мясо, — сказала она официанту, — и кофе.

— Мне тоже и… что-нибудь выпить.

— Русская? — улыбнулся официант.

— Нет! Француженка.

— Но это то же самое, — нашелся официант, не желая ее обидеть, и убежал.

— А ты красивая, — сказал он вдруг, — жаль, если бы ты утонула!

— Я не утонула бы. Ты что рисуешь?

Он рисовал на салфетке.

— Тебя! Как ты выходишь из воды.

— Из морской пены! Афродита пенорожденная! Нарисуй что-нибудь из Москвы.

— Хорошо. А ты будешь узнавать, что это.

— Я постараюсь, если ты хороший художник.

— Я хороший!

— Я говорю, если ты хороший художник.

— Я хороший художник. Что это?

— Это Кремль.

— Надо же. Неужели похоже?

— Похоже.

Салфетки (ложились на стол) с видами Москвы.

— Этого я не узнаю, — сказала она.

— Это мой дом.

— Где это?

— На Садовом кольце, около площади Маяковского.

— А это набережная Сены! Ты был в Париже?

— Нет! Но это набережная Москвы-реки.

— Может быть — я не помню. Но это правда площадь Согласия! — воскликнула она. — Откуда ты знаешь?

— Видел в кино. И вот еще.

Он набрасывал карандашом контуры всем на свете знакомых парижских достопримечательностей, и оркестр вдруг заиграл французскую мелодию, сразу после русской, без перехода, и певица спела ее по-югославски.

Пришел официант, чему-то ухмыляясь. Это, вероятно, он попросил оркестрантов сыграть что-нибудь для французской гостьи.

<1973 или лето 1974 года>

<���…> птица, но снова не страшная. Она что-то просвистала, именно просвистала, из чего я понял, что это — душа лайнера, она и была похожа на лайнер, только могла улыбаться и говорить.

Девушка рядом снова молча объяснила мне, что слезы — это боль металла, оттого, что ему трудно во время взлета. Я очень легко поверил и спросил:

— Неужели ничего нельзя поделать с этим?

— Нет! — тоже печально, но и не горько ответила она.

«…На борту нашего лайнера «Ту-154», — услышал я голос — видимо, проходя, задели мою гитару, и я услышал реальность. А потом снова:

— Знаете, как много чудес наверху?

— Почему?

— Потому что мне легче там, — сказала девушка и стала исчезать, потом снова обретать форму, но другую уже, потом снова — целый калейдоскоп.

И человек передо мной тоже становился то моими друзьями, то никогда не виданными мной людьми.

Потом — забыл, помню только: была музыка, разные чудеса и превращения, которые жутко хотел бы запомнить, но они улетучились, потому что это — сон.

<���декабрь1979 года>

I. Моя первая работа в кино. Фильм «Сверстницы», где я говорил одну фразу: «Сундук и корыто». Волнение. Повторял на 10 интонаций. И в результате — сказал ее с кавказским акцентом, высоким голоском и еще заикаясь. Это — первое боевое крещение.

II. 1960 год — фильм «Карьера Димы Горина». Роль шофера Софрона, и в этом же году «713 просит посадки». Роль американского моряка. Разные характеры, но в обоих случаях персонажи совсем не положительные. Оба пытаются приставать к девушке. Ну, а потом — расплата! Били в обеих картинах. Это было ощутимое знакомство со спецификой кино. Много дублей, а кино реалистичное из искусств. Так что все в натуральном виде — еда настоящая, водить машину по-настоящему, удары настоящие. Тогда впервые подумал всерьез и с нежностью даже об условном театре или кино. Но…

III. Кто однажды вдохнет воздух кинопавильона, тот уже захочет вдыхать как можно чаще, даже если он пропитан киношным дымом и запахами краски и дерева. Снова картина — «Штрафной удар», и параллельно «Увольнение на берег». В первой — роль гимнаста Никулина, который вместо гимнастического коня был по ошибке посажен на настоящего, а во втором — матрос с крейсера «Кутузов».

Пришлось сесть на коня, чтобы действительно быть на коне и исполнять довольно сложные трюки, пришлось надеть матросскую робу и драить палубу. С тех пор — конный спорт — не оставляю, и это пригодилось еще на других работах. Драить палубу больше не приходилось. Но… ведь «пути господни неисповедимы!». Может, придется еще тряхнуть стариной. Потом.