Василий Гроссман - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Да, а я так и не женился.

Эти слова не имели никакой связи с тем, что говорилось, но они вытекали из тех мыслей, которые были у него.

— Пора, пора, — сказала она, смеясь, — посмотрите, сколько у вас седых волос.

— Да, пора, — серьезно сказал он, а Анна Сергеевна, сама не зная зачем, глядела на него с грустным и взволнованным выражением.

Он начал ее расспрашивать, как она прожила эти годы, училась ли, где работала. Было стыдно сознаться этому человеку, что она долгие годы жила в пустой суете. И Анна Сергеевна не сказала правды.

— Да, в разных местах работала, — сказала она и зевнула, словно одно воспоминанье об этой работе наводило скуку, — училась в вузе, работала на заводе лаборанткой, потом, увы, была секретарем одного директора, снова работала на заводе.

— А сейчас вы не работаете? — спросил Кондрашов.

— Сейчас нет, — рассмеялась она, — я даже хотела сходить в редакцию «Огонька», пусть поместят мою фотографию и подпишут: «Единственная безработная в СССР».

— А вы хотите получить работу? — спросил он.

Анна Сергеевна быстро взглянула на Кондрашова и поняла, что если она заведет разговор о службе, то Кондрашов, выйдя от нее, подумает: «Вот еще одна знакомая, отыскавшая номер моего телефона». Должно быть, ей по-настоящему захотелось иных отношений с этим человеком, ибо в течение нескольких секунд она успела все сообразить, решить, сделать беспечное лицо и ответить:

— Работу? Нет, сейчас я об этом не думаю.

И он обрадовался, что его подозрение не оправдалось. Ведь десятки людей ежедневно говорили с ним: они звонили по телефону, писали письма, приезжали из дальних уральских городов, где были заводы и объединения. Все это было важно и нужно, но никто из приходивших не интересовался Петей Кондрашовым, а вот товарищ Кондрашов, председатель объединения, был предметом жгучего интереса для сотен людей.

Обо всем этом, прощаясь, Кондрашов сказал Анне Сергеевне, и она порадовалась своей женской чуткости. Они условились снова встретиться в ближайшие дни. Он крепко, как мужчине, пожал ей руку, вздохнул и ушел.

Анна Сергеевна стояла у окна и видела, как большой автомобиль с собакой на радиаторе загудел и поехал к заставе.

Анна Сергеевна вынула из шкафа галстуки и разгладила их.

— Андрюшечка, — убежденно сказала она и закрыла глаза.

«В конце концов, можно будет поговорить с Бобкой Орловым, — подумала она, — завтра же сделаю это».

Потом пришла Марья, у нее на лице было насмешливое, надменное выражение, так, по крайней мере, казалось Анне Сергеевне: «Ага, так вот для чего тебе понадобилась домработница».

Вечером Анна Сергеевна рассказывала мужу про посещение Кондрашова.

Андрей Вениаминович отнесся к воскрешению убитого весьма равнодушно, но вдруг оживился и пробормотал:

— Позволь, позволь, Кондрашов, ты говоришь? Ну, конечно, это из объединения.

После этого он сказал:

— Ого-го, с такой птицей очень не вредно иметь личное знакомство!

Анна Сергеевна подумала: «Как он знает людей!» — и начала объяснять, какой необычайный человек Кондрашов и почему она его ни о чем не просила и впредь постарается не просить.

Андрей Вениаминович внимательно посмотрел на жену, а когда она, смутившись, но стараясь быть искренней, заговорила об одиночестве Кондрашова, Андрей Вениаминович начал стучать ногой, усмехнулся и сказал:

— Своеобразно начинается твоя трудовая жизнь, очень своеобразно.

Скандал начался из-за пустяка. На кухню заглянула Анна Сергеевна и сказала Марье:

— Нужно торопиться с обедом, у нас сегодня гости.

— Ишь, подумаешь, мадам, — пробормотала Дмитриевна, стоявшая возле отлива.

Потом Дмитриевна подошла к плите и увидела, что ее чугун сдвинут с большого огня, а на его месте стоит алюминиевая бородаевская кастрюля. В гневе она закричала:

— Ты что это командуешь, кто тебе разрешил?

Марья, не глядя на Дмитриевну, помешивала деревянной ложкой в кастрюле.

— Не отвечаешь? — закричала Дмитриевна. — Да я на вас плевать хотела, на тебя и на твою Бородаиху.

На шум прибежала из комнаты Вера.

— Что вы орете, мама? — спросила она у свекрови. — Вы ребенка разбудите. Просто выдержать нельзя. Хоть бы скорей мой отпуск кончился!

Но, узнав, из-за чего кричала Дмитриевна, Вера обрушилась на Марью.

— Да ты знаешь, — кричала она, — мой Стрелков лучший ударник на заводе! Ему обедать не нужно? А? Ты как думаешь? Да ты знаешь, что за Григория Стрелкова наш директор десять Бородаевых отдаст.

— Пад-ума-ешь, инженер, — выговаривала Дмитриевна, — это ты ему ботинки чистишь да пальто выбиваешь. Да наш Гриша побольше твоего инженера зарабатывает.

— Подлиза буржуазная! — говорила Вера. — Ты разве знаешь, что такое производство?

Они обе наперебой ругали Марью. Кроме них, на кухне никого не было, остальной народ работал. Только маленький Вова стоял у двери и, полуоткрыв большой рот, смотрел на ругавшихся женщин.

Марья молчала, но когда Дмитриевна хотела сдвинуть алюминиевую кастрюлю с большого огня, Марья ударила Дмитриевну кулаком.

— Батюшки! — ахнула Дмитриевна, и сразу на кухне началась такая перепалка, что Вова удрал в комнату и запер дверь на крючок, а Анна Сергеевна крепко закрыла уши руками и вслух говорила:

— Господи, что за ужас!

Вечером Дмитриевна с лицом человека, избегнувшего смерти, шепотом рассказывала:

— Четвертый год живем, никто худого слова не сказал, а чуть эта холуйка приехала — скандал за скандалом.

— Да это безобразие, — горячилась Александра Петровна, — за такие вещи нужно беспощадно проучить, в нашем новом доме и вдруг… — И она объяснила Дмитриевне, что Марья находится во власти темной психологии.

Вера убеждала мужа пойти за комендантом, а он смотрел в книгу и отвечал:

— Да ну вас, никуда я не пойду. Обошлось — и ладно.

Вова рассказывал сестрам, жестикулируя и округляя

большие глаза:

— Они задрались, а я как испугался, заперся и думаю — никого не впущу, а самолет под кровать спрятал.

Сестры переглядывались и качали головами, а старшая, Клава, та, что рисовала по вечерам масляными красками и никогда не улыбалась, сказала:

— Ты, Вова, не обращай на эту дуру внимания.

— Да, не обращай, — сердито сказал Вова, — вам хорошо на заводе, а я так переволновался…

Все осудили Марью и очень удивились, когда пришедшая позже других Ильинишна, выслушав историю, спросила Дмитриевну:

— А морду она тебе набила? Нет? Жалко!

— Да коснись она, я б ей…

Вдруг Крюков поднял палец и зашипел: из комнаты Бородаевых слышались громкие голоса.

— Нервничает, переутомился, — сказал кто-то, и все захохотали.

Действительно, Андрей Вениаминович разнервничался.