Василий Шукшин - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Объявился некий сказитель. Да так врет складно, так складно. Кинулись его записывать, а у него ставка: четыре рубля одна поэтическая штука.

Долго человек мыкался по жизни, мучился, гоняло его… И возымел он большое желание устроиться работать куда-нибудь — так, чтоб смотреть на суетню — из окошечка. Устроился… (Где?)

Как меня выгнали из техникума (петухом пел на уроках, а рта не открывал — долго не могли понять, кто это. Узнали — особенно оскорбились и обозлились). А еще — туфли на высоком каблуке (немкины). Не в чем было ходить, она дала свои туфли.

Про луну… Один человек добывал какую-то бумажку (справку), измучился, устал, обозлился и «склал» анекдот: «Подлетают к Луне, а там спрашивают: «А у вас справка с места жительства есть?» Рассказал — пожали плечами — слышали много интересней.

Человек 50 лет делал одно и то же: работал на одной фабрике, ел в одной столовой, дома спал на одной и той же кровати (с шишечками), ходил в один сортир… И под конец сошел с ума. Всё.

— Ну: заслуженный?

— Заслуженный.

— РСФСР?

— Ага.

— На народного-то не тянешь? Не хвата? Ну, ничего, ничего — не расстраивайся. А что же говорят? Мол, слабоват?

— Ну, а ты как?

— Да ничего. Мы что!.. Мы люди маленькие. Так не тянешь на народного-то, говорят? Вот собаки! Что им, жалко!

— А ты… на полного-то не тянешь?

— На какого полного?

— Ну, на полного… Чтобы совсем уж. Нет? Ну, ничего, ничего — все будет в порядке.

Воспоминания из детства. Как шли из Б. зимой (Щуя, Жарёнок, я) домой. Заблудились на степи, вышли к жилью волчьим следом.

Как я ходил к бабке Шукшихе (года 4 было) и пел матерные частушки — чтоб покормили.

Человек — полный идиот. Утром встает — ворчит, ложится спать — ворчит. Вечно всем недоволен, хрюкает, ненавидит всех. Говорят — характер.

Раз в неделю приезжает человек и рассказывает, как он «завоевывает» Москву. «И тут я говорю себе: «Слушай, Иван…» Маленький, лобастый, начал лысеть… Научился слегка выпячивать нижнюю челюсть. Любил читать стихи.

Молодого человека отлично куда-то устроили. Но так бессовестно потеснили других, так при этом верещали, говорили, что «вот, теперь он — устроен», что молодой человек… взял и ушел с теплого места. Гордился собой. Но кто-то злой и умный заметил: «Было бы все тихо, никуда бы он не ушел. Они же кричали-то!»

Освободился, едет домой. В купе. Суетлив, угодлив. И вдруг говорит нечто ужасное — доверчиво:

— Я его, гада, все одно пришью. Ночью где-нибудь стречу и пырну под бок. И никто не узнает.

Разговорились, много случаев, когда хоронят живых. А начали вспоминать со случая: мужик, требуя денег опохмелиться, разыграл сцену самоубийства. Да так грубо, смешно. Но, оказывается, много и живых хоронят.

Парень, молодой, обозлился на теток и старух, кинулся их обвинять, да так убедительно — по заповеди Христовой. Напугал. Но на короткое время, потом они его принялись чихвостить.

Сука ощенила 8 щенят. Они расползлись, пошел дождь. А она — на цепи, не может их собрать. Хозяйские мальчик и девочка собрали их, полузамерзших, оттаяли на печке, они ожили. Кутерьма. А сука заходится во дворе — скулит. А куда их потом, никто не знает. Что-то грустно. Утопят ведь. Зачем же они появлялись.

Толстая, некрасивая тетя рассказывает, как она красиво, бурно жила в молодости. Нэпманка, что ли. Не поймешь. На вахте сидит ночью. Любит принять стакан водки и тогда-то рассказывает. Врет, наверно.

Случайно был убит молодой паренек Юра Неверов. Отец затосковал, разговаривал с ним в бане (с несуществующим):

— Вот, сынок, помоемся с тобой. Ты ее не жалей, воду-то, не жалей. Ее много.

А потом пришел домой, в избу, сел на кровать, заревел по-бабьи. Сыну-то, в лоб 18 дробин.

— Я просила его: Слава, сынок, расскажи, как было-то? Не сказал. Весь затрясся, побелел.

— Испужался…

— Но.

— А как было-то?

— На десять шагов… Самый злой заряд летит.

— А может, рядом был.

— Нет, тогда спалил ба…

И тут разговор о смерти.

Потом — о жизни.

— Вот ведь три сестры, а жить… Чего бы не жить-то?

Опять о смерти.

— А сама виновата, сама… Аборты делала. Бог наказывает. (Это женщина про себя.) И в качестве божьего наказания: 1. Сына нечаянно подстрелили. 2. Второй сын, старший, с женой разошелся.

— Будет ему что за это?

А конец разговора про уток:

— Вот ведь полевские-то, они где угодно парят. А эту посадила — еще не так посадила, близко к печке посадила… Барыня.

— Утки теперь четыре месяца парят. Гуси тоже четыре месяца.

Болтыши (яйца-болтыши).

— Почем же мясо?

— Принимают по 2, а продают — по 2.20.

— Ну, к нам ходите.

Появился на робкой окраинке плотный, щербатый парнишка. Окраинку вечно били другие края, более сильные. Этот, щербатый, с выдвинутой челюстью придумал план, как избить других, что били постоянно эту слабую окраинку. Продумал, осуществил. (При помощи камней.) Камни только свистели на всем пути отступающего неприятеля. Парнишка только покрикивал: «Камни!» (Сюжет приснился.)

Парнишка жестокий и талантливый. Куда потом двинет в жизни? Кто будет?

(Вошел мотивом в рассказ «Наказ». — Ред .)

Стояла весна. То — тепло, то — сорвется ветер, упругий, сырой, плотный — дует и дует, без устали. Ставни грохочут. Дождь хоть мелкий летит и вдавливается ветром в малые щели в окнах, на подоконниках мокро. Ворота раскрыты, чтоб не свалило. Ох, и плохая же весна. Плохая.

Мужик (шофер) собирается в загранку. Важен. Спесив. 30 р. советских денег. Водки не пить. С бабами чужими — ни-ни…

Очень важный (дорогу едут в Монголию строить). На вопросы отвечает с паузами. Все думает, думает…

Калека — парень в больнице. В больнице. Студент-заочник. Оптимист, сил нет. Тошно.

Некий таксист, злой и крикун, когда ему мало дают на чай, возвращает эти 20 коп. и начинает стыдить за то, что человек вообще дает на чай.

— Знаете… мы не такие дешевки, как вы думаете!

Мало дали. Дали бы 50 коп. — молчал бы.

Мужик бросил пить на время, пошел по блату устраиваться на работу. Выпили в кабинете у того, кто принял… И этот, что устраивался, начал вдруг лепить правду-матку в глаза. Все испортил. (Назв. «Выпрягся».)