Василий Шукшин - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Случившийся рядом окольничий Бутурлин напомнил:

— Государь, мы в прошлом годе писали в Астрахань прощальную Стеньке. Понадеется князь Иван на ту грамоту…

— Ту грамоту изодрать! Успеть надо, чтоб Стенька на Дон не уволокся. Успеть надо!.. Не мешкайте! Ах, злодей!..

Три царедворца с гонцом поскакали в Москву.

Разинские струги сгрудились в устье речки Болды (повыше Астрахани).

На носу атаманьего струга появился Разин.

— Гуляй, братцы! — крикнул он. И махнул рукой.

Нимало тысяча казаков сыпанула на берег. И пошло дело.

По всему побережью развернулась нешуточная торговля. Скорые люди уже поспели сюда из Астрахани — с посадов, из Белого города, даже из кремля. Много иностранных купцов, послов и всякого рода «жонок». В треть цены, а то и того меньше переходили из щедрых казачьих рук в торопливые, ловкие руки покупателей саженной широты дороги, сафьян, дорогие персидские ковры, от которых глаза разбегались, куски кармазина, кумача, курпех бухарский (каракуль), узорочный золотой товар: кольца, серьги, бусы, цепи, сулеи, чаши.

Наступил тот самый момент, ради которого казак терпит голод, холод, заглядывает в глаза смерти…

Трясут, бросают на землю цветастые тряпки, ходят по ним в знак высочайшего к ним презрения. Казак особенно почему-то охоч поспорить в торговом деле с татарином, калмыком и… с бабой.

Вот наш знакомый Кондрат. Раскатал на траве перед бабами драгоценный ковер, нахваливает. Орет:

— Я какой? Вона! — Показал свой рост. — А я на ем два раза укладываюсь. Глянь: раз. — Лег. — Замечай, вертихвостые, а то омману! — Вскочил, улегся второй раз, раскинул ноги. — Два. Из-под самого шаха взял.

— Да рази ж на ем спят? — заметила одна. — Его весют!

Разворачиваются дороги, мнут в руках сафьян…

— Эття сафян! Карош?

— А ты что, оглазел?

— Эття скур сипка блеха — толстим…

— Это у тебя шкура толстая, харя! Могу обтесать!

— Посьто ругался? Сацем?

Оборотистые астраханцы не забыли про сивуху. Местами виночерпии орудуют прямо с возов. Появились первые «ласточки». Прошелся для пробы завеселевший казачок:

Иван Черноярец, собираясь куда-то, наказывает сотникам:

— За караулом глядеть крепко! А то учинят нам другой Монастырский Яр. Я тут ни одной собаке не верю…

Разноцветное человеческое море, охваченное радостью первого опьянения, наживы, свободы, торга — всем, что именуется ПРАЗДНИК, — колышется, бурлит, гогочет. Радешеньки все — и кто обманывает и кто позволяет себя обманывать.

В приказной палате, в Кремле, — верховная власть Астрахани: князь, боярин, воевода Иван Семенович Прозоровский, князь, стольник, товарищ воеводы Семен Иванович Львов, князь, стольник, товарищ воеводы Михаил Семенович Прозоровский (брат Ивана Семеновича), митрополит Иосиф, подьячий, стрелецкий голова Иван Красулин. Думали-гадали.

— Что привел ты их — хорошо, — говорил князь Иван Семенович, высокий, дородный боярин с простодушным, открытым лицом. — А чего дале делать?

— Дело наше малое, князь, — заметил Львов, — у нас царская грамота: спроводим их на Дон, и все на том.

— Грамота-то она грамота… А учнут они, воры, дорогой дурно творить, с нас жа и спрос: куды глядели? Дума моя такая: отправить их на Дон неоружных. Перепись им учинить, припас весь побрать…

— Эка, князь! — воскликнул митрополит, сухой, длинный старик с трясущейся головой. — Размахался ты — «побрать»! Не знаешь ты их — и не приведи, господи! разбойники! Анчихристы!.. Они весь город раскатают по бревнышку.

— Да ведь и мы не с голыми руками!

— Нет, князь, на стрельцов надежа плоха, — сказал Львов. — Шатнутся. А пушки бы и струги, если б отдали — большое дело. Через Царицын бы бог пронес, а на Дону пускай друг другу глотки режут — не наша забота.

— Что ж, Иван, так плохи стрельцы? — спросил воевода Красулина, стрелецкого голову.

— Хвастать нечем, Иван Семеныч, — признался тот. — Самое безвременье: этих отправлять надо, а сменьщики — когда будут! А скажи им: останьтесь — тотчас мятеж.

Князь Михаил, молчавший до этого, по-молодому взволнованно заговорил:

— Да что же такое-то?.. Разбойники, воры, государевы ослухи!.. А мы с ими ничего поделать не можем. Стыд же головушке! Куры засмеют — с голодранцами не могли управиться! Дума моя такая: привести их к вере божией, отдать по росписям за приставы — до нового царева указа. Грамота не в счет — она годовалой давности.

— Эх, князь, князь… — вздохнул митрополит. Курам, говоришь, на смех? Меня вот как насмешил саблей один такой голодранец Заруцкого, так всю жизнь и смеюсь да головой трясу — вот как насмешил, страмец. Архиепископа Феодосия, царство небесное, как бесчестили!.. Это кара божья! Пронесет ее — и нам спасенье и церкви несть сраму. А мы ее сами на свою голову хочем накликать.

— И то верно, — заметил подьячий, — оставлять-то их тут неохота: зачнут стрельцов зманывать. А тада совсем худо дело. Моя дума такая: спробовать уговорить их утихомириться, оружье покласть и рассеяться кто откудова пришел. Когда они в куче да оружные — лучше их не трогать.

— А к вере их, лиходеев, привесть! По книге. В храме господнем, — сказал митрополит. — И пускай отдадут, что у меня на учуге побрали. Я государю отписал, какой они мне разор учинили… — Митрополит достал из-под полы лист. — «В нынешнем, государь, во 177-м году августа против 7 числа приехали с моря на деловой мой митрополей учуг Басагу воровские казаки Стеньки…».

Вошел стряпчий.

— От казаков посыльщики.

— Вели, — сказал воевода. — Стой. Кто они?

— Два есаулами сказались, два простые.

— Вели.

Вошли Иван Черноярец, Фрол Минаев, Стырь, дед Любим. Поклонились рядовым поклоном.

— От войскового атамана от Степана Тимофеича от Разина есаулы Ивашка и Фрол да казаки донские Стырь да Любим, — представился Иван Черноярец.

Все четверо были заметно навеселе.

— Я такого у вас войскового атамана не знаю, — сказал воевода. — Корнея Яковлева знаю.

— Корней — то для других атаман, у нас свой — Степан Тимофеич, — вылетел с языком Стырь.

— С каких это пор на Дону два войска повелось?

— Ты рази ничего не слыхал?! — воскликнул Стырь. — А мы уж на Хволынь сбегали!

Фрол дернул сзади старика.

— С чем пришли? — спросил старший Прозоровский.

— Кланяется тебе, воевода, батька наш, Степан Тимофеич…

— Ну?..

— Велел передать: завтре сам будет.

— А чего ж не сегодня?

— Сегодня?.. — Черноярец посмотрел на астраханцев. — Сегодня мы пришли уговор чинить: как астраханцы стретют его.