Василий Шукшин - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

И вдруг увидел он, как из всех углов смрадного подземелья на него смотрят глаза… Много глаз! Старые, молодые лица, изможденные нуждой и горем; и глаза, глаза — внимательные, умные русские глаза. Они пристально смотрят на него.

— Я хотел дать вам волю…

Степан почти прошептал эту фразу. Но ее услышали, засуетились.

— Что?.. Кому волю? Кому волю?

— Не вам… — Степан открыл глаза, посмотрел на своих палачей. — Не вам… Вы рады бы продать Русь… Июды…

Его ударили прутом по лбу. И продолжали лить воду.

Степан опять долго молчал. Опять закрыл глаза. И вдруг отчетливо сказал:

— Тяжко… Помоги, братка, дай силы!

И вдруг палачи в ужасе откачнулись от Степана, попятились…

В подземелье загремел сильный голос:

— Кто смеет мучить братьев моих?!

Вошел Иван Разин, склонился над Степаном.

— Братка!.. — Степан открыл глаза — палачи на месте, смотрят вопросительно.

— За брата казненного метиться хотел? — спросил дьяк. — Так?

— Ну?

— Молчит…

Царь гневно затопал на дьяка, закричал:

— Чего умеете?! Чего умеете?!

— Все спробовали, государь… Из мести уперся, вор. Царю вдруг пришла какая-то мысль.

— Давай-ка его суды.

Через некоторое время ввели в царскую палату связанного Разина. Он был плох. Сперва не узнал царя… Потом вгляделся — узнал. Приосанился сколько мог.

— Здравствуй, царь! — сказал весело.

— Выдь, — велел царь дьяку.

Тот оторопело помедлил… вышел. И стал за дверью.

— Ну? — молвил царь. — Царем хотел быть?.. В Москву-то шел.

— Эва! — притворно-скромно удивился Степан. — Куды мне!.. Мне вот глянуть на тебя перед смертью — и то радость великая.

Царь угадал притворство пленника.

— Не умаляйся, Стенька, не умаляйся. Хотел, мне сказывали.

Начался странный поединок: кто кого ухватит за душу.

— А — садись! — воскликнул вдруг Алексей Михайлович. — Ну! Что ж, так и не попробуешь! Садись. Вот тебе стула моя. А я буду холопом у тебя — как ты хотел. Давай-ка сыграем в комедию… Как у меня немцы игрывают.

Степан сел в удобное кресло.

— У меня казаки тоже игрывали… Только связанные-то цари бывают ли? Или холопы такие трусливые?

— Не гневись, батюшка-царь, посиди уж так, — продолжал несколько суетливо играть Алексей Михайлович. — Ну, что ж ты, царь-государь, перво-наперво сделал бы в своей державе?

— Наклонись-ка, я негромко скажу. А то изменников кругом…

Царь наклонился к Степану. Тот что-то сказал ему. Алексей Михайлович выпрямился, отступил несколько и начал лупить Разина посохом по плечам и по голове. Разин склонил голову и сносил удары.

— Когда надоест — скажи, — попросил он.

Царь перестал драться.

— Вот, царь, — назидательно подытожил Степан, — ты и холопом-то минуту был, а уж взбунтовался. Как жа всю жизнь-то так жить?

— Сколько душ загубил, злодей? — Царь опять замахнулся посохом. — Где грабленое спрятал?

— Я ишшо царь или уж не царь? — спросил Степан.

— Холоп ты проклятый!

— Вот — велел ты меня спросить: пошто поднялся? Теперь как холоп — скажу: чтоб ни холопов, ни бояр, ни царей на Руси не было, а были бы вольные казаки. И чтоб они полюбовно выбирали себе атаманов и собирались в круг. Не одни богатые да знатные, а все, что ни есть, вольные люди. И чтоб даней никому никаких не платить; а только когда нужда объявится, то разделить на всех поровну и с дворов собрать. А всякие промыслы и торговлю вести по своей охоте. Только чтоб никому выгоды не было: чтоб никто обманом ли, хитростью не разживался. А кто будет так промышлять или торговать — убыточно для других, — разорять его и животы дуванить. И судьи чтоб были — тоже миром излюбленные…

— Завтра расскажешь думы свои перву товарищу свому — дьяволу. С кем списывался?! Кого посылал к Никону? Что он сказал посыльщикам?

— Царь, — устало сказал Степан, — комедия прикончена. Что ж ты спрашиваешь? Ты не сильней дыбы.

Царь крикнул дьяка.

— Суметь надо! — Он стукнул посохом в пол. — Надо!

Разина повели. Он остановился в дверях, повернулся к царю.

— А ишшо, царь, я б сделал перво-наперво в своей державе: случил бы тебя с моим жеребцом…

Его ударили по лицу. Он упал.

Красная площадь битком набита.

Показались братья Разины под усиленной охраной. Площадь замерла.

Степан шел впереди… За ночь он собрал остатки сил и теперь шел прямо, гордо глядя перед собой. Больше у него ничего не оставалось в борьбе с врагами: только стойкость и полное презрение к предстоящей последней муке и смерти. То и другое он презирал вполне. Он был спокоен.

Сам, без помощи палачей, взошел он на высокий помост лобного места. Фролу помогли подняться.

Дьяк стал громко вычитывать приговор:

— «Вор, и богоотступник, и изменник донской казак Стенька Разин!

В прошлом 175-м году, забыв ты страх божий и великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича крестное целование и его государскую милость, ему, великому государю, изменил и собрался, пошел з Дону для воровства на Волгу. И на Волге многие пакости починил, и патриаршие и монастырские насады и иных многих промышленных людей насады ж и струги на Волге и под Астраханью погромил, и многих людей побил…»

Слушает люд московский, затаив дыхание. И опять — глаза, глаза, глаза русских людей.

Слушает и не слушает Степан историю вольных своих походов. Он помнит их без приговора. Спокойно его лицо и задумчиво.

— «…Ты ж, вор, и в шахове области многое воровство учинил. А на море шаховых торговых людей побивал и животы грабил, и городы шаховы поймал и разорил, и тем у великого государя с шаховым величеством ссору учинил многую…».

Степан посмотрел на царскую башню на Кремлевской стене…

…Оттуда смотрел на него царь Алексей Михайлович.

— «…А во 178-м году ты ж, вор Стенька с товарищи, забыв страх божий, отступя от святые соборные и апостольские церкви, будучи на Дону, и говорил про спасителя нашего Иисуса Христа всякие хульные слова, и на Дону церквей божиих ставить и никакого пения петь не велел, и священников з Дону збил и велел венчаться около вербы…».

Течет могучая Волга… Неведомо ей, что славный герой ее, которого она недавно еще качала на волне своей, слушает сейчас в Москве последние в жизни слова себе.

— «…Ты ж, вор Стенька, пришел под Царицын, говорил царицынским жителям и вместил воровскую лесть, бутто их, царицынских жителей, ратные великого государя люди идут сечь. И царицынские жители по твоей прелести своровали и город тебе здали. И ты, вор, воеводу Тимофея Тургенева и царицынских жителей, которые к твоему воровству не пристали, побил и посажал в воду…».

Слушает народ московский.

— «…Ты ж, вор, сложась в Астрахани с ворами ж, боярина и воеводу князя Иван Семеновича Прозоровского, взяв из соборной церкви, с раскату бросил. И брата его князя Михаила, и дьяков, и дворян, и детей боярских, кои к твоему воровству не пристали, и купецких всяких чинов астраханских жителей, и приезжих торговых людей побил, а иных в воду пометал мучительски и животы их пограбил…».