Василий Шукшин - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Тоже, Степаныч? Чем занедужил, родной?

«Старух надо почаще гонять из больницы, — только место занимают. Молодому колхознику день приходится тратить, чтобы пробиться к врачу».

…Ну, допустим, его пропустили без очереди.

Врач. Молодая важная женщина.

— Что с вами?

— Осколок.

— Где?

— Там.

— Где «там»?

— Ну, там… — Может, здесь посмеяться надо для блезира? — Хе-хе-хе… Да в самом, знаете, интересном месте, как сострила моя жена.

— Покажите.

«Господи! За что мне наказание такое?! Не мог он, подлец, еще-то лет десять пролежать там!»

Во дворе больницы Ефим пошел совсем тихо.

«Мужиков в такую рань здесь никого, конечно, нет, — мучился он. — Хоть бы покурить с кем, отвести душу перед тем, как… штаны снимать в кабинете».

Мужиков действительно никого не было в коридоре. Зато полно баб. Сидят на белых скамейках, на диване — все несчастные и немножко торжественные. Тихо переговариваются между собой, вздыхают. Есть и молодые. Одна молодая рассказывает другой, постарше:

— Как вступит, вступит, ну, думаю, конец пришел. Прямо сюда — как вступит, вступит…

Пожилая, понимающе, чуть принахмурившись и строго глядя в окно, кивает головой.

А еще две шептались. Одна тихонько ахает, а другая трогает ее за колено и торопится досказать:

— …Я грю, да ты чо же, змей подколодный, делаешь-то?.. У тебя, грю, чо, кулак-то ватный, ли чо ли?..

Увидев Ефима Степаныча, перестали жужжать, с любопытством уставились на него.

«Несдобровать, — с отчаянием подумал Ефим. — Мигом разузнают — к обеду вся деревня хаханьки будет разводить».

Подошел к очереди, насмешливо оглядел страждущих.

— Многонько вас! А вот в праздники-то, когда они бывают, никого ведь нету тут. Не хвораете, что ль, в праздники? — Спросил и сам не понял — зачем?

— У нас по праздникам, Ефим Степаныч, без того хлопот много, — откликнулась одна.

— Вот то-то и гляжу: много хворых. Где у них тут главный сидит?

— Главврач?

— Но.

— А вон кабинет. Во-он, клеенкой-то обшитый.

Ефим пошел в указанный кабинет, стараясь не хромать.

Главного еще не было. В кабинете сидела красивая полная женщина с родинкой на щеке.

— Главного нет. А вы что хотели? — вежливо спросила женщина.

— Я председатель здешний. Она насчет дров обращалась…

— Да, да, да, я в курсе дела. Дрова очень нужны — зима скоро.

«А то я сам не знаю, скоро зима или не скоро», — съехидничал про себя Ефим.

— Можете брать. Но транспорта у меня нету.

— А на чем же мы?

— Это уж я не знаю. В сельсовет обратитесь. Мое дело — дрова.

Из больницы Ефим шел злой. «Шестьдесят кубометров — как псу под хвост. Черт дернул с дровами-то вылететь!.. Неужели нельзя было какое-нибудь другое заделье найти».

Дрова все равно пришлось бы доставить в больницу, но так вот: прийти и самому навялить — это анекдот, так никакой, самый захудалый председателишко не сделает.

«Совсем сдурел».

А сзади болело так, что каждый шаг отдавался аж в затылке.

«Пойду сам сделаю операцию», — решил Ефим.

Соня встретила восклицанием:

— Ну, вон как скоро! А ты боялся…

— Не шуми. Сейчас будем сами резать. Вскипяти воду, положи туда ножик… В общем, я буду подсказывать.

— Да ты чо, Ефим!.. — заговорила было Соня, но Ефим так глянул на нее, что та осеклась на полуслове.

— Хватит! Надоело мне с ним нянчиться. Ребятишки в школе?

— В школе.

— Запирайся на крючок и… устроим полевой лазарет.

— Я не буду, Ефим. Я боюсь.

— Чего боишься?

— Резать боюсь. Ты чо, сдурел?

— Да чо тут бояться-то?!

— Не буду, — уперлась Соня. — Мы же заражение сделаем.

— Прокипятим как следует — никакого заражения не будет. Как в войну резали!.. — прямо в окопах.

— У врача-то не был?

— Не пойду я к врачу. Все. Давай сами. Сейчас за милую душу операцию сварганим.

— Не дури, Ефим. Хошь, я сама схожу в больницу и приведу кого-нибудь — прямо здесь вырежут. И никто не узнает…

— Опять за свое?! — взорвался Ефим. — Говорят дуре такой — не могу, дак нет — свое! Кипяти воду!

Соня тоже была упрямая баба.

— Не дурачься — не дурней тебя. Черт недорезанный… Заражение сделаем, — куда потом одна с ребятишками-то денусь? Только о себе думает! Вон какие люди хворают, да и то к врачам ходют, а он, видите, не может свой зад показать. Кому он нужен к черту!.. там глядеть-то не на что…

Ефим как-то непонятно спокойно посмотрел на жену. Сказал:

— Выйди на пять минут за дверь. Мне надо ее обследовать перед зеркалом.

Соня, в свою очередь, подозрительно взглянула на мужа.

— Чего затеял?

— Выйди, я ее смотреть буду! Что, шибко охота глянуть?

— Тьфу! — Соня вышла.

Ефим достал из сундука чистую простынь, расстелил на полу, приспустил штаны… Постоял, подумал… Отошел немножко, разбежался и сел с маху на простынь. И еще проехался маленько…

Соня в сенях услышала глухой, сквозь стиснутые зубы, вскрик мужа, бросилась в избу.

Ефим лежал на боку, держал в руках штаны и тихонько матерился.

— Все, теперь выйдет… Без ножа обойдемся.

Ехали краем леса.

Телега катилась по пыльной дороге, подскакивала на корневищах; в передке телеги звякала какая-то железка.

Солнце клонилось к закату, а было жарко. Было душно. Пахло смольем, пылью и земляникой.

В телеге двое: мужчина и женщина. Примерно одних лет — под тридцать.

Женщина сидит впереди, у грядушки, правит. Мужчина лежит за ее спиной на охапке зеленой травы, смотрит вверх, в безоблачное небо, курит.

Молчат.

Женщина, склонив голову, постегивает концом вожжей по своему сапогу. Думает о чем-то.

Ехали со станции уже часа два. Поговорили о здешних краях, о том о сем… И замолчали.

Рослый гнедой мерин бежит ровной неторопкой рысью. Фыркает, звякает удилами… Женщина время от времени поднимает голову, дергает вожжами и говорит лениво:

— Но-о!.. Уснул?

Гнедко косит назад фиолетовым глазом, навостряет ухо, но рыси не прибавляет. Женщина опять склоняет голову и похлестывает по голенищу сапога скрученным концом вожжей. Когда телега наклоняется в ее сторону, она упирается руками сбочь себя и подвигается немного в глубь телеги. При этом белая кофточка плотно облегает ее спину. Мужчина поворачивает голову и подолгу напряженно смотрит на женщину, на красивую шею ее, на маленькие завитушки русых волос около ушей. Потом опять курит и глядит вверх.

С неба льются мелко витые серебристые трели жаворонков. В горячем воздухе висит несмолкаемый сухой стрекот кузнечиков. Вокруг — в лесу, в поле — покой. Покой и горячая истома на всем.

Мужчина сел, бросил окурок на дорогу, закурил новую.

— О чем думаете? — спросил он.

— Так. Ни о чем, — негромко ответила женщина, продолжая постегивать вожжами по сапогу.