Юрий Козлов - Наши годы

И в тот день светило солнце. Вместе с новым коллегой, толстым Костей, я покуривал у открытого окна в смехотворном холле. Солнце задом садилось на неправдоподобно далекие, низкие крыши. Дома, машины, крохотные деревья, люди на асфальте как рассыпанный бисер — все словно провалилось в сверкающий солнечный чулок.

Все шло отлично, вот только настроение у меня было скверное.

— Слушай, — стряхнул мне под ноги пепел толстый Костя, — чего это ты все время жрешь глазами свою молодую, но опытную наставницу? Она тебе понравилась? Или у вас старинные отношения?

— Где, кстати, наставница? — я стал оглядываться. Как-то тихо она ускользнула.

— Мы для нее не компания, — усмехнулся Костя.

— А кто для нее компания? Иосиф Кобзон?

— Итак, у вас старинные отношения…

— Не ломай ты себе над этим голову, — мне показалось, я дал Косте неплохой совет, но он им не воспользовался.

— Сколько дней ты уже у нас работаешь?

— Дней двадцать, а что?

— Только не говори, что до сих пор не понял, какая дрянь твоя наставница! Ей, видишь ли, очень захотелось сделаться заведующей отделом! Куда ты лезешь? — дыхнул Костя почему-то водкой, хотя водку не пили. — Зачем ты ей нужен? Ты для нее — тьфу! — он выразительно плюнул, растоптал плевок.

— Стоп! — я легонько отпихнул толстого Костю, он подался, как большая подушка, несильно ударил в подбородок. Лязгнули зубы. На всякий случай я отступил на шаг. Но по тому, как вытаращился на меня Костя, понял: давненько он не дрался. Если вообще когда-нибудь дрался.

— Дурак! — потер Костя подбородок. — Я могу тебя убить! Выбросить в окно!

— Чего ты там несешь?

— Скажи этой… что она всем надоела в конторе! Что бог рано или поздно ее накажет! Бог, он видит все! — Костя ткнул пальцем в форточку, словно именно оттуда бог вел наблюдение за Ирочкой. — Скажи ей…

— Сам скажи! Иди лучше поспи в кабинете, — я вдруг заметил, что Костя едва держится на ногах.

— Скажу! Все скажу! Мне плевать, я ее ненавижу! — Костя рухнул в кресло и через секунду захрапел.

— Ах ты, милый мой моралист… — засмеялась Ирочка, обняла за шею. Холодные пальцы скользнули за воротник. Ноготь на одном был сломан, царапался. — Ах ты, мой маленький моралист, — повторила уже без смеха.

Была ночь. Мы ехали по длинному эскалатору на вершину Ленинских гор. На эскалаторе было тихо. Желтый свет защищал стеклянный, устремленный вверх туннель от тьмы. Ирочкины пальцы возились у меня за воротником. Наверху нас ожидала асфальтовая пешеходная дорожка, яблоневая аллея.

— Закончил университетик, да? Превратился в нравственную личность. Пришла пора глаголом жечь сердца людей, — усмехнулась Ирочка.

— О чем ты?

— Пока что только о тебе!

Что-то между тем со мной происходило. Я уже не был тем мальчуганом, который когда-то давно на даче испуганно смотрел, как Ирочка пишет свои профессиональные строчки поверх его дилетантских. Я к этому времени кое-чему научился, да и поездил немного, посмотрел. Но как раньше хотелось опуститься перед ней на колени. Хоть и не сказать, чтоб момент был подходящим. Все у нас шло шиворот-навыворот.

— Неужели ты думаешь, мне есть дело, что там болтал этот толстяк?

— Зачем тогда завел разговор?

Действительно. Дела не было, а разговор завел. Или все-таки было дело?

Одна Ирочка в данный момент смотрела на звезды. Про другую толстый Костя говорил мне гадости. Я соединял двух Ирочек, и получалась третья. Я любил всех трех, даже окажись их сто, я бы всех любил.

— Не это меня сейчас волнует, Петя, — вздохнула Ирочка.

— Что же тебя волнует?

— А тебе интересно? — вдруг разозлилась она.

Я пожал плечами. Что бы я ни ответил, все было бы плохо.

— Помнишь, я рассказывала тебе про мою мать?

— Да. — Но на самом деле не помнил.

— Так вот, она опять приволокла домой какого-то мужика. Мне негде ночевать!

— На даче, что ли, нельзя? — Опять не то! Я вспомнил: уже год как они продали дачу.

— У тебя, у такого большого нравственника, когда нибудь было так, чтобы негде ночевать?

— Поедем ко мне.

— Ага! Твоя мама с этим… адмиралом ждут меня не дождутся! Я так мечтала, — всхлипнула Ирочка, — учиться на дневном, мне так хотелось учиться и ни о чем не думать, не считать каждую копейку. Не занимать деньги, чтобы купить джинсы! Не завтракать в забегаловках! Я с семнадцати лет работаю. Я все время одна, одна! Что я видела в жизни? Одни командировки, да всякую… Петя-Петя! Да разве я боюсь этого толстяка, пусть болтает что хочет. Неужели мне опять придется снимать комнату? Зачем ты напомнил про этого идиота?

Мы уже не стояли под яблоней. Мы бежали по асфальту, словно опаздывали куда-то.

— У тебя есть брат, Петя? — спросила Ирочка на бегу.

— Ты же знаешь, нет.

— Значит, ты не копишь ему деньги на велосипед?

— Значит, не коплю.

— А я, представь, коплю! О сколько, сколько, — Ирочка схватилась руками за голову, — у меня ушло сил на то, что вот таким счастливчикам, как ты, дается изначально! Скажи, Петя, чем я хуже тебя?

— Ты лучше! — убежденно ответил я.

— Не вам, — вдруг остановилась Ирочка. — Не вам с толстым Костей судить меня!

— Подожди. Поехали ко мне на дачу. Дед спит. И вообще ему плевать…

— Отстань! — устало сказала Ирочка. Она не то постарела, не то осунулась за эти минуты. — Ты дурак! Такую ночь испортил! — выбежала на дорогу, остановила такси. — Счастливо, дачник!

Дальше я пошел один.

Я медленно брел по улице в сторону Ленинских гор, вспоминая, как однажды рыдала на даче Ирочка, когда из номера вылетел ее материал. Вылетел материал, значит, не будет гонорара. Не будет гонорара, не на что будет купить зимние сапоги. Не будет зимних сапог — в чем ей ходить? Любая школьница сейчас имеет возможность все себе купить за папины деньги! А у нее где этот самый папа? Неизвестно! «Ты меня никогда не поймешь, Петя, — сказала тогда Ирочка, — я плачу не по материалу, не по гонорару, не по сапогам, а по бездарной своей жизни!»

Внизу показалась Москва-река. Открытая шашлычная доживала последние дни на одном берегу, летняя пивная «Старт» — на другом. Скоро их закроют, и только голуби с воробьями будут бродить по голым столам, заглядывать в солонки.

Рыбаки на набережной забрасывали удочки в мутную воду, но не очень-то одаривала их река. Чуть выше начинались холмы, усыпанные желтыми и красными листьями. Там гуляли с собаками. Ветер разносил по сторонам собачий лай.

Крохотный, как скрепка, самолетик тянул в небе белую инверсионную линию. Я вдруг подумал о другом самолете, который, должно быть, уже вылетел из Анадыря и в данный момент болтается во Внукове, а завтра утром я буду в нем сидеть, смотреть в круглое окошко, ждать, когда заработают турбины.