Евгений Добровольский - Испытательный пробег

Вот оно и другое мнение!

— Ну, придете вы в Москву, а дальше что? Учредительное собрание? Восстановление монархии? Парламентарная республика в стране без каких-либо парламентских традиций? Вы чего хотите?

— Нет, но… — Внезапный промельк неуверенности под весьма уверенным фасадом. Мокшин расстегнул френч, — Разные есть аспекты и параболы. Вы меня простите, я — за монархию. Оно естественно русскому духу — царь, царица, цесаревич… Традиционно, тепло. Я в президенты республики как-то не мечу, мне семью верни, жену, детей, с шестнадцатого года ни одного известия от них не имею, семью мне, дом и на скатерти, пусть не первой чистоты, пристойный генеральский обед. О большем не мечтаем.

Немного погодя Мокшин начал снова:

— Инородцы, инородцы русскому человеку у себя дома уже и дохнуть не дают. Дожили! Россия — русским! Да, я националист. Да! Но я здоровый националист!

Опасная тема. Тут ведь только начни. Здоровый, нездоровый. Когда у тебя ничего не получается, когда ты бездарен и туп или надеваешь генеральские погоны, когда они мало чего стоят, и другие (доподлинные) генералы брезгливо кривят рот: «Кто таков? Мокшин? Я такого генерала не знаю», — легче всего, быстрей, по крайней мере, придумать, что тебя угнетали, ходу не было. Мешали. Кто? Инородцы! Не свое же тупоумие винить.

— Национализм — явление малосимпатичное, а в великой стране — смешное, — сказал Бондарев. — Национализм не то знамя, которое может у нас привести к победе. Это еще Герцен отмечал как-то, любого русского поскреби, он татарином и окажется. Или немцы обрусевшие у него в предках, аптекари да пушкари, а то — служивые люди из Литвы или еще откуда. Все это на вид не выставляется, но если желание есть копнуть… Вы своих предков, всю их подноготную до какого колена знаете? И как быть всем тем, кто мордвин, башкирец, якут… Их кровью и потом тоже слава России приумножалась. «Блажен, кто свой челнок привяжет к корме большого корабля». Я на великую Россию работал, а та Россия, о которой вы мечтаете, мне и даром не нужна!

— Дмитрий Дмитриевич, оставьте антимонии. Вы же русский человек. Это же в вас турецкая кровушка говорит, играет, поскольку, — хитрый прищур глаза, — мамаша ваша или бабушка из тех краев, я краем уха слышал, ну так забыли. Тишина. И неведомо никому. Молчок!

— Вы мне разрешаете быть русским? И на том спасибо, генерал. Но с вашим знаменем в России вы погибнете. У вас нет идеи, а у тех она есть. — Усмехнулся невесело. — Национализм возникает исключительно в те минуты, когда две конфетки на троих надо разделить. Механика простая. Это не идея, это инстинкт зеленой жабы: хватать все, что движется и помещается в рот. Надо уметь видеть перспективу и на нее работать. Умеешь работать — будешь жить, не умеешь — уступи дорогу, посторонись, а там уже и не ты свою судьбу решаешь. Это и одного отдельно взятого человека, и целых народов касается. Сколько их ушло с исторической сцены, не имея ни свежих идей, ни уменья.

— Что вы хотите сказать?

— Я ничего не хочу. Я сказал только то, что сказал.

— Вы пессимист, Дмитрий Дмитриевич. Вы всегда этим отличались. Но ничего, ничего, восстановим статус кво, мы вас вспомним…

О нем вспомнили в 21-м году, в самый разгар топливного голода. Он не ожидал.

Вдруг в банк пришла правительственная телеграмма. Его срочно пригласил управляющий и, волнуясь, зачитал, что его вызывают в Москву в Главсельмаш при ВСНХ. «Дмитрию Дмитриевичу Бондареву нужен ваш опыт ждем Москве срочно». Кому нужен? Какой опыт? Зачем нужен? Всю ночь Надя приводила в порядок его пальто, зашивала воротник.

Вдоль железнодорожных путей от Харькова до Москвы по откосам валялись разбитые паровозы, искромсанные остовы вагонов, прошитые пулеметным огнем. Ветер скрежетал ржавым железом, раскачивал оборванные провода. Стояли мертвые заводы, фабрики, сожженные дома, взорванные мосты, кое-как залатанные по металлу деревом. За пыльным вагонным окном бескрайней картиной вставала разруха. Разруха, разруха… Страшное русское слово! Кручина, старуха, краюха… Что можно сделать?

Его встречал Строганов. Бежал по перрону, раскинув руки.

— Васька! Базиль!

Старый паровоз отдувался жарким, сухим паром. Из обшарпанных вагонов высыпали на перрон красноармейцы в серых краснозвездных шлемах.

— Дим Димыч! Мы тебя… Истосковались, понимаешь… Как господа бога, дожидаемся! Тут такие планы, такие планы… Дай я тебя обниму.

— О чем ты? Какие планы? Васька, ты понимаешь?

В ВСНХ сказали, готовится решение строить заводы по производству сельскохозяйственных машин. Тракторы. Комбайны. Массовое производство. Инженерная композиция.

— Вы оторваны от реальности. В стране нет хлеба, нет топлива… А вы фантазируете… Вы — фантазеры.

— Будет! И хлеб будет, и топливо.

— Нет денег.

— Для вашего завода найдем. Вопрос решается.

И снова: «Какие методологические предпосылки, какие технологические и строительные принципы положить в основу проекта нового, самого нужного стране завода?» И снова: «Митя, ты нужен! Тебя помнят, Митя! Страна в руинах, твоя страна, голодная, промерзшая, ждет твоего решения, инженер Бондарев, и светит тебе зеленая стрела инженерной удачи…» И встает откуда-то со дна золотым колечком ощущение счастья. Предчувствие. Лиза! Где она?

«Это зов моей родины! — писал он в Харьков соседу Александру Ксенофонтовичу. — Я построю этот завод, Саша, не приглашая со стороны никого. Достаточно будет только молодых инженеров своей, отечественной школы».

И еще одно письмо, это уже ему: «Дорогой Дмитрий Дмитриевич! — писали из ВСНХ. — Назначение Вас главным инженером Сельмашстроя не случайно. Необходимо, чтобы во время проектирования и организации работ во главе стало лицо, совмещающее в себе ряд качеств, которыми и в одиночку, право, гордился бы человек. Тончайший техник и всесторонний эрудит в Вас сочетается с талантом энергичного организатора производства; большой опыт по сооружению и реконструкции заводов и всевидящая осмотрительность при постановке и решении проблем у Вас соединяется со смелым новаторством и техническим риском…»

Он помолодел. Однажды проснулся утром и увидел, что помолодел. Он снова стал Митей, седой сухощавый инженер с прямым пробором и аккуратной бородкой. Теперь вся его жизнь целиком, без остатка посвящалась новому заводу. Встречи, новые лица, дела выше головы, и как-то среди дня к нему в кабинет войдет иностранец, господин Курт Корбе, инженер из Бремена. Иностранец вежливо поклонится, заговорит на хорошем русском языке.

— Господин Бондарев, моя фирма предлагает вам на ваше усмотрение по весьма скромным ценам прессовое оборудование, металлорежущие станки…

Немец выглядел моложаво, спортивно. Его розовые щеки, аккуратно выбритые, туго подрагивали, светлые глаза смотрели вполне жизнерадостно, голос звучал лениво, сыто, как и положено звучать голосу змея-искусителя.