Евгений Добровольский - Испытательный пробег

— Радости… Будет радость. Оно как про яблоко говорить — сладкое, нет, если не попробовать?

— Совсем забыл! — обрадовался дядя Петя. — Вы Фильку Беспалова помните? Ну, того, который в Сухоносове всю жизню коров пас, ну хвосты им оченно даже здорово крутил? Так вот, Филька теперя кондуктор! На транвае катается. Встретишь, не узнаешь. Он свою силу почувствовал, показалось, он ныне после пастухов-то очень главный. Выбился, значит, ага. Остановки объявляет, на пассажиров покрикивает. Ему оттого возвышение еще больше. И радость. Отца, помнит, пороли, деда пороли, сам, бывало, портки на миру сымал, только улыбался. А теперь Филька кто? — начальник. Дай ему трехлинейку, так он тех, которые безбилетные, на Сокольническом кругу кончать будет.

— Ну, это вы бросьте, — вставил дядя Миша. — И все равно Петруша не прав! Вон смотри, Сеньку Малочаева из кузовного на дилехтора банка выдвигают. В царское время вашим превосходительством именовался бы!

— Да и сымут его! Ведь в нем одна видимость. Он же считать не умеет. Трем свиням щей не разольет. Со свинями запутается, а тут банк! Говори…

— Может, и управляющего нашего сымут?

— Сам уйдет. Считай, со дня на день.

— Это почему? Ты скажешь, Петруша. Однако тихо давайте. Говори, Петя.

— Хороший Никитич мужик. Но не тянет. Нет в нем инженерной грамоты. Не разбирается в делах, как надо из всей конъюнктуры, абстракции…

Дядья притихли. Ужас как любили ученые слова. Смотрели на брата с уважением: директорский шофер.

А Степа ел пирог, варенье текло по щекам и к разговорам взрослых прислушивался вполуха. Ему нравилось в гостях у дяди Пети. Нравилась тетя Соня, ее белые руки, нравились цветные стеклышки в буфете — и то, что в чистой их комнате все стоит по местам аккуратно, уютно. Только девочка Клава смущала Степу. Она вырезала салфеточки из бумаги.

— Хотите, я вас выучу?

— Спасибо.

Еще у нее была тетрадка, в которую она записывала песни и стихи.

— Желаете почитать, я новые достала.

Он сидел на диване с Клавиной тетрадкой в руках, стеснялся, что занят таким девчачьим делом: стихи читает. Было ему не по себе, интересно и неловко. Вдруг как-то само это пришло, что среди девчонок есть некоторые очень даже ничего. Раньше он этого не замечал. Что ребята, что девчонки, разве что не дерутся те да ябедничают Семину. «Товарищ Семин, а чего это меня Огольцов за волосы дергает…» Шкраб стучал линейкой по столу: «Огольцов, прекратите ваше безобразие!» А тут начал замечать Степа, краснея и чувствуя, как сердце замирает и перестает биться, что говорят девчонки иначе, и походка у них другая, не такая, как у ребят, и красивые они, и пахнет от них вкусно.

Степе захотелось любви. Смутное какое-то чувство захлестнуло. Начал он представлять себя взрослым, женатым человеком, и получалось, что жену он возьмет с ребенком, это вроде обидно, но тут какая-то тайна, отец скажет: «Ребенок не его, но он ему родной», и жена у него будет такая же, как тетя Соня. Тем же движением станет поправлять волосы. Такой же будет стоять в их комнате буфет. И тоже будут в выходные дни пироги с вареньем, и придут к ним в гости Витька и Дениска и рассказывать будут заводские новости. Степа еле дождался лета. В деревню ехал в предчувствии необыкновенной встречи. Там уже водили хороводы, играли в горелки, в жгуты, в оленя и еще — в фанты.

Он приехал на самый сенокос. Косили всей деревней, звенели косами по трухачевским, по никитинским лугам, добирались до самых дальних углов.

В первое же утро разбудил его Ванька Кулевич, худой, загорелый: «Вставай, Степка, косить идем!»

Отбил косу, мать завтрак приготовила. Дни стояли жаркие. С утра теплынь. В траве гудели пчелы. Пахло медом, кашкой. Бабы в ярких платьях сгребали сено граблями. Пот струился по спине и высыхал на солнце.

— Это тебе не то что в городе на всем готовом, — смеялся Иван.

Работу кончали с вечерней росой. Дома ужинали. Косцов плотно кормили, да и как иначе: за день намахаешься, руки-ноги гудят, глаза сами закрываются. Сало ели на сенокос.

Взрослые мужики ложились спать, а молодежь одевалась, ребята накидывали пиджаки, брали гармошку, гармониста — наперед, шли гулять по соседним деревням — в Тростье, в Трояново, в Грибовку… Чем дальше, тем девки лучше. Закон Архимеда.

Степа рассказал Ивану о городском житье, об автомобилях, о кулачных боях, и деревенский друг все понял. Голубые Ванькины глаза, всегда смешливые, сделались серьезными. Он наморщил лоб, вспомнил почему-то, что за селом Угодский Завод стоит в лесах деревня Усадьбы, а в тех Усадьбах живет Анька, первая красавица-раскрасавица, краше которой нет, верно сказать, во всей волости. Ее заготовитель из Калуги украсть хотел. О том разговоры шли.

— Кралечка собой натурально первый сорт!

— Видел, что ли? Да ну ее…

— Один раз. Я тебе говорю, Степа, лучше не бывает. Очень, очень…

Решили наведаться в Усадьбы. Далековато, конечно, но Иван уговорил всю компанию, пошли вечером. Степа взял с собой новую гармошку, отец слово сдержал, купил! И хоть играл он только «Дунайские волны» да еще две песни, но ради той Аньки решился. Шел не просто так. Иван придумал хитрость для проверки Анькиных чувств. Городского парня просто полюбить, а вот пусть пастуха полюбит. Обул Степа лапти, надел старенькую рубашку, штаны не новые. Мать только охнула: «Куда ж это ты?» Но, видимо, догадалась обо всем, расспрашивать не стала.

Картуз надел Степа новенький, такой хороший картузик у него был, касторовый, а козырек лаковый. Но это он решил — можно. Скажет Аньке, одолжил у приятеля вместе с гармошкой, пофорсить, мол, дело молодое.

В Усадьбах комаревских ухажеров встретили весело. Летом в лесах хорошо слышно. Шли, пели:

Невесты успели приодеться, расселись на бревнышках у пруда. Сидели, хихикали.

Степа сразу увидел Аньку. Не спрашивая, понял, это она и есть. Анька та устроилась с двумя подружками чуть в сторонке от всех. Над лесом вставала луна. В темноте сияли большие Анькины глаза. Светлая полоса легла на ее колени и лениво сложенные руки. Она сидела молча, но по тому, как наклонялись к ней подружки, как она выслушивала их шепот, сразу ясно было, цену себе Анька хорошо понимает, первая девка — чин!

Степу усадили в самый центр. Для гармониста всегда лучшее место. Заказали кадриль.

Как только начались танцы, подошли молодые бабы и женатые парни. Сами не танцевали, если только шутя, баба с бабой и в сторонке. Стояли тихо, посмеивались, лузгали семечки. Хорошо играет пастушок, старается.

Натанцевавшись, начали расходиться парочками. Накрывали девушек пиджаками, рассаживались по крылечкам, кто где. Беседовали. Прутиком чертили землю.