Евгений Добровольский - Испытательный пробег

— Нас голыми руками берут. Новых гуннов и аланов не будет. Это теперь — германские паровые машины, ливерпульские да клейтоновские локомобили, молотилки, французские, американские автомобили. Свое надо строить! Свое!

— Автомобиль придется впору русскому деловому человеку. Богатому селянину. Купцу. Этого со счетов нельзя сбрасывать, — рассуждал Нагель. — Автомобиль не только спорт, но и наисовременнейшее транспортное средство, меняющее весь уклад жизни. Представьте Ивана за рулем.

Представили. Оживились.

Митя слушал Андрея Платоновича, и в Митиной душе гремела музыка. Трубы там пели, дрожали серебряные струны, и Жюльен Поттера в мятой кожаной куртке стоял перед глазами, смущенно теребя свою эспаньолку. Он был Митиным ровесником, но уже добыл себе славу выдающегося автомобильного конструктора.

— Спрос будет громадный! И, господа, как свободны будут русские люди, жизнь которых придется на автомобильные годы. Дорогу автомобилю!

— Это как решат наши бюрократы. Не подорвет ли автомобиль единства России? У них ведь вопросы в таких масштабах, — сказал Рябушинский, помешивая ложечкой в стакане. — Куда это еще вывезет.

— В Москве приказывают ногти стричь, так, кхе, кхе, на Камчатке головы рубят. Как с автомобилем получится, никто наперед не скажет, — кивнул купец Алабин, медведеподобный господин с бриллиантовой булавкой в галстуке. — Я слыхал, кхе, кхе, что наши военные произвели в Порт-Артуре испытания…

— Быть не может. Откуда? Вранье все. Враки!

Нагель вскинул голову.

— Я надеюсь, военные тоже внесут свою лепту. Хотя, конечно, испытания, ими проведенные, возмущают чувство справедливости. Все надежды сейчас обращены на Руссо-Балт.

Нагелю было известно, что в Порт-Артуре испробовали автомобиль в условиях полевой службы. Выбрали французскую модель «панар-левассор», а может, даже и не выбирали вовсе, просто подвернулся этот автомобильчик, и начали с его помощью таскать артиллерийские орудия, ничуть не задумываясь, что в каждой пушке три тонны, а в том «левассоре» всего четырнадцать тормозных сил. Он по артурским дорогам еле четырех пассажиров вез. К тому же ни путей, ни персонала не подготовили, — где уж в военных условиях! — но заключение вынесли категорическое: автомобиль — средство ненадежное и на лошадях возить артиллерию удобней во всех отношениях.

Это мнение военных испытателей Нагель сообщил инженерам для улюлюканья. И не ошибся.

— Наши могут…

— Господа, в какой стране живем.

— Вот вам — в Москве ногти стригут…

Выпорхнув из своего кресла, Цецилия Михайловна мягко подошла к Нагелю, с улыбкой благодарила за счастливое известие об инициативе Руссо-Балта. Затем разговор начался общий, стало шумно. Но каждый считал долгом вслед за хозяйкой подойти к Андрею Платоновичу, пожать ему руку, сказать несколько добрых слов или просто улыбнуться. Наконец настала Митина очередь. Нагель раскрыл объятия:

— С приездом, мой друг! Давно ли в первопрестольной?

— Только приехал, — поспешил стоявший рядом Кирюша.

— Что Поттера? Уговорили?

— Он согласен.

Как удачно начинался для Мити тот год! Это же просто страшно подумать, как удачно! Но природа требует равновесия, так же как не терпит пустоты. Радости сменяются горестями по синусоиде или по какому иному более сложному закону, у каждого по-своему. Он об этом тогда не думал, он верил, что мелькнула ему зеленая стрела удачи. Заискрило на горизонте, заискрило, и отныне жизнь засияет воплощенной мечтой. Эх, Митя, Митя, не рано ли?

Нагель спешил в Петербург. Осенью он собирался быть в Москве. За это время Андрей Платонович должен был съездить в Ригу, выхлопотать для Мити должность на Руссо-Балте в новом автомобильном отделе, где будет работать Поттера.

— Русского машиноделанья как такового — нет! Есть у нас разные — Бромлеи, Лильноны, Поле, Листы, Борман и Шведе, Репганы, а русских имен нетути. Все вот ненашенские имена.

— Не печаль… Важно, чтоб капиталы прикладывались внутри страны, а чьи они — без разницы.

— Может, оно и так, а только немцы у нас такой породы, что один с крючком, другой с петелькой. Друг дружку тянут, а русского — ату! Иностранец предприниматель выписывает к себе на завод и техников и мастеров иностранцев, а это не может не влиять на техническую образованность страны.

— Нам теперь встряхнуться. Маленькая победоносная война…

— Кстати, не поступало никаких телеграмм с эскадры? — поинтересовался Нагель.

Ему ответили:

— Плывут.

— Долго им еще плыть!

— Предчувствие у меня, — сказал Кирюшка, — все скоро кончится победой. Япония на грани. У нее ресурсы исчерпаны.

— Вашими бы устами!

— А в газетах есть какие-нибудь сообщения, я сегодняшних газет не видал?

— Нет. Все по-прежнему. Отдыхаем после Мукдена. Окопались. А в Питере бастуют. Вот и все новости.

— Как же это далеко…

— Что далеко?

— Корабли наши.

В человеческом смысле у машины нет индивидуальности. У машины нет личности. Она совсем как древний грек — не отвечает за свои действия и хочет только того, что так или иначе требует от нее бог. У машины нет характера. У нее есть тип, модель, год выпуска. И в принципе, если имеется один опытный образец, можно изготовить сколько угодно копий.

Однажды прочитал я рассказ. Фантастический. Рассказ о том, как электронно-счетная самоусовершенствующаяся машина седьмого поколения полюбила другую машину, подобную себе. Приятно ей было, когда рядом шелестит ее избранница, вся такая новенькая, ладная. И работалось легче, когда новенькая неслышно пощелкивала рядом своими контактами. Но возник бог. Зевс, Юпитер или просто Петя, как в данном случае. Он вел себя бесцеремонно по отношению к ней. К Данае, к Европе, к ЭВМ, так ее звали — Эва. И если всякий индивид в своем развитии повторяет историю всего вида, то машина начала с бунта. Там была какая-то любопытная интрига, и кончалось все туманной неясностью, оставляющей тягостное чувство растерянной грусти. Жалко было ту машину, и себя жалко, и хотелось не верить, что такое может быть, нелепость такая: машина машину любит и ревнует, это даже уж не фантастика, абсурд, так я решил было, но вдруг вспомнил… Однажды со мной произошел случай, совершенно не поддающийся законам здравого смысла.

На станции техобслуживания нужно было привести в порядок автомобиль. Приехал на Варшавку. Выехав из дома чуть свет, я оказался там далеко не первым. Кругом стояли такие же частники на ремонт, на кузовные работы, на техобслуживание и еще кто знает на что. И все в суете. Туда, сюда. Ничего не ясно! «Кто на мойку последний?» — «Я на мойку. Был я…» — «Вы за одиннадцать семнадцать! За зеленой!» — «Нет, я раньше! Я за корридой». Коррида — это цвет такой, раздражающий быков. Песок и кровь. «Куда прешь? Инвалид, да? Инвалидам без очереди, а ты?» — «Я — мать-героиня», — говорит бородатый дядя. И не смешно. Утро. Туман. Ревут моторы.