Евгений Воробьев - Нет ничего дороже [Рассказы]

— Сапёр! — ответил Левашов уже издали.

После обеда Левашов отправился к деду Анисиму, бывшему пастуху. Он нашёл его в избе, которая показалась Левашову знакомой. Ну, конечно же! В этой избе располагался их комендантский взвод. Эта печь была всегда заставлена со всех сторон сапогами, ботинками, завешена портянками, от которых подымался удушливый запах.

И сейчас в избе было очень тесно, — очевидно, здесь ютились две семьи. В сенях шумела ручная мельница, две девушки мололи зерно нового урожая, и при этом всё время перешёптывались.

Дед Анисим сидел на печи, опершись руками о край сё, пригнув голову, свесив ноги в лаптях. Он часами сидел в такой позе, словно вот-вот спрыгнет. Внимательно и дружелюбно смотрел он на Левашова выцветшими глазами, которые когда-то были голубыми.

— Значит, на обочине брошенной дороги? — допытывался Левашов. — И далеко от колючей проволоки?

— Саженях в десяти она и лежала. Беспощадно минировал ирод. Как шибанёт! Двух коров — прямо на куски. Особенно Манька хороша была, редкого удоя корова. Две недели всем колхозом мясо ели. Как после великого поста…

— Больше жертв не было?

— В другой раз заяц забежал на луг и тоже угадал на мину. Та хоронилась подальше от дороги. А все проделки этих иродов! И я тоже, внучек, чуть-чуть на смерть свою не наступил, хотя умирать никак не согласен. При неприятелях звал смерть, а сейчас не хочу. Потом захотелось до победы дожить. И что же? Дожил! Ведь дожил! Теперь соображаю до полного расцвета жизни дожить. Ведь сейчас, — дед Анисим перешёл на шепот, будто сообщал Левашову что-то весьма секретное, — только рассвет настоящему дню наступает. Жизнь только начинает развидняться. Хочу, чтобы избы новые, а в них ни соринки, ни грязинки. Чтобы земля про войну забыла, чтобы этой начинки немецкой не осталось в ней. Чтобы было чем хороших людей угощать. Мне теперь до полной жизни дожить требуется.

— Обязательно доживёшь, дедушка.

Дед Анисим сердито посмотрел в угол, где возились ребятишки и заливисто ревел голый карапуз. Девочка лет семи, по-бабьи повязанная платком, твердила испуганным шепотом: «Цыц, Лёнька, цыц, пострел! А то рама прилетит».

— Бабы, — пояснил дед Анисим, — до сих пор ребятишек немецким аэропланом пугают. Правнучек когда родился, стали дети любопытничать: «Дедушка, а дедушка, откуда это вдруг Лёнька взялся?» «Как откуда? — объясняю. — С неба. Лёнька-то у нас парашютист. Помните тот лётчик на парашюте летел? Чуть на крышу не сел, на соседскую? Ну, вот и Лёньку бог на парашюте сбросил». Так, что ты, внучек, думаешь? Насчёт бога не поверили, огольцы, а только насчёт парашюта…

Дед Анисим ещё больше свесился с печи к лавке, на которой сидел Левашов, хитро сощурил зоркие глаза и сказал, снова доверительно понизив голос:

— Я ещё и в школу этого Лёньку провожу. Мало бы что восьмой десяток! До настоящей жизни дожить и сразу — на погост! Мне умирать не к спеху…

Левашов поднялся и пожал сильную руку деда.

Напоследок дед Анисим все-таки спустился с печи и сам проводил гостя до ворот. Старик оказался высокого роста и держался не по-стариковски, прямо.

Наутро Левашов вновь отправился с мальчиками к реке. На этот раз он прихватил с собой учебник, однако «Сопротивление материалов» поддавалось с трудом. Никак не идут в голову формулы, расчёты какие-то, когда рядом лениво плещет вода, в осоке крякают утки и такая вокруг благодать, что хочется лежать и лежать на траве, запрокинув голову к небу, не шевелясь, ни о чём не думая.

Но смутная тревога все-таки не оставляла Левашова, и касалась она вовсе не предстоящего зачёта и не каких-нибудь других дел, а соседнего луга, так что эта навязчивая мысль стала его под конец раздражать.

Левашов встал, обошёл луг кругом, вдоль колючей изгороди, нашёл на стёжке чёрную табличку «ахтунг, минен!», забытую немцами, затем подобрал штык. Он взял в руку этот ржавый штык, шагнул за проволоку и, раздвигая траву руками, осторожно пошёл по лугу. Иногда он подолгу, неловко стоял на одной ноге, вглядываясь вниз, затем, крадучись, делал ещё шаг. Он тыкал в землю штыком, как щупом, и делал это, как опытный сапёр; прокалывая землю, он держал штык наклонно.

Роса в августе уже не высыхала до полудня и блестела на солнце, а потому трава, примятая сапогами, матовая от сбитой росы, отмечала путь Левашова.

Мальчики остались ждать на стёжке, за изгородью. Санька стоял с круглыми от испуга глазами. Павел Ильич строго смотрел вслед Левашову, ступающему по лугу: «Взрослый человек, а озорует. Ну, зачем со смертью в жмурки играть? Как дитя малое!»

Обратно к стёжке Левашов пробрался по примятой траве, хранившей его следы. Он молча одну за другой выкурил две папиросы, а затем сказал:

— Ты мне, Павел Ильич, в лесу удилище срежь.

— Можно, — вздохнул Павел Ильич. — Только зря время проведёте. Куда её, плотву? Баловство одно. Наживка дороже.

— А мы и без наживки обойдёмся. И без лёски. И без крючка.

Санька был явно заинтригован, но ничего не решился спросить, а Павел Ильич держался так, будто всё понимает, но нечего попусту трепать языком.

— И тебе есть задание, Санька, — сказал Левашов. — Заготовь хорошую вязанку прутьев…

Левашов возвращался в школу, занятый своими мыслями, и даже на «гвардейское почтение» Страчуна ответил небрежным кивком головы. Тот ждал, что его угостят папироской, и посмотрел Левашову вслед с печальным недоумением.

Страчун сидел верхом на выросшей стене сруба, будто не слезал оттуда со вчерашнего дня, а кто-то подложил под него несколько новых венцов. Уже белели свежеотёсанные стропила, остов завтрашней крыши…

К вечеру в школу, по обыкновению, явился Иван Лукьянович, ему не терпелось посудачить на международные темы.

Левашов встретил его вопросом:

— Что решили делать с лугом?

— На военном положении земля. Про случай со стадом и с дедом Анисимом слышали? Так это — маленькое происшествие. У нас весной потяжелее случай был. Двух пахарей убило. Задели лемехом за мину. Приехали минёры из Смоленска, всю пашню обыскали. Полную коллекцию мин и снарядов собрали, на все вкусы. Ты, может, думаешь, немец только деревню разрушил? Он и землю нашу разрушил. Сколько земли засыпать нужно, сколько мин разоблачить, сколько снарядов и бомб собрать, которые еще заряд держат.

— Ну, а как с лугом?

— Сказали — огородите, ждите очереди. Сперва все пашни обыщут, потом за луга примутся. А пастух с подпасками совсем с ног сбились. Гоняют стадо по лесу, с поляны на поляну. А траву как косим? Раз замахнёшься косой — трава, второй раз замахнёшься — пенёк или кочка. Что же делать? Сразу всей земли не освободить. А на лугу мин больше, чем картошек на огороде…