Римма Коваленко - Хоровод

— Выполни мою последнюю просьбу: усынови Сашу.

— Велихова? — Адам Васильевич вздрогнул. И сама просьба, и то, что она последняя, испугали его. Но он все-таки собрался с духом и сказал беззаботно: — Давай лучше женим его.

— Ты его усынови, а женится он сам. За Наташу не сомневайся, она согласится, а у Митьки старший брат будет.

— Да я его уже и так почти усыновил, — попробовал отшутиться Адам Васильевич, — вся команда ревнует. А потом мне вряд ли разрешат его усыновить, у нас разница в годах — двенадцать лет.

— Я умру скоро, — сказала бабушка, — меня похороните, а Сашу возьмите на мое место.

— Еще не легче. — Адам Васильевич подошел к койке и сел у бабушки в ногах. — Что это значит — умру? Все умрем. Никто не знает, кому сколько жить, кто кого переживет.

Бабушке его слова не понравились.

— Вам еще жить и жить, а я умру скоро.

Она поднялась с койки, подошла к столу, налила ему и себе чаю. Пила молча, отворачивалась. Он не сразу заметил, что по морщинам ее бегут слезы.

— А сам Саша согласен, что ли? — спросил Адам Васильевич, уже готовый пообещать бабушке что угодно, только бы не плакала.

— Какая сирота от семьи откажется, — ответила бабушка, — да еще от такой, как наша? Что с ним говорить? Это вы с Наташей должны сказать ему свое слово.

— Ладно, — пообещал он, — не обидим мы твоего Сашу. Ты, главное, на этот счет не волнуйся. — И пошел спать.

Теплоход приближался к Тобольску. Как уже бывало при таких комбинированных рейсах, пассажиры в последний день оказывались заброшенными, команда готовилась к приему туристов. Директор ресторана сократила меню, к цветному телевизору прислонили табличку: «Ремонт». Библиотекарша Лиля обходила купе, собирала книги. Доктор Гурьев не выходил из каюты капитана, дежурил у постели бабушки. На их радиограмму из Тобольской больницы сообщили, что место есть и к причалу подойдет санитарная машина.

Адам Васильевич, заходя в каюту, виновато глядел на Гурьева. Он вообще себя чувствовал виноватым перед всеми: и перед командой, и перед Наташей, и перед бабушкой.

— Она ночью выходила на палубу, — говорил Гурьев, — во время вашего дежурства. Но я не уверен, что это пневмония. Нужен рентген.

Адам Васильевич покачал головой. Он знал больше всех врачей на свете. Бабушка решила попрощаться с рекой. И если бы он не взял ее в рейс, она бы жила и жила, ждала бы, когда он выполнит свое обещание.

В каюту вошел Зинченко.

— Радиограмма. В составе туристов три человека из Африки, из Мали.

— Ну и что?

— Как это «что»? Я же у них был три года назад. Твоя икра в баночке цела? — Он глянул на койку и прижал ладонь к груди. — Извини, Адам. Совсем вылетело из головы. — Зинченко вовремя понял, кому больше нужна теперь икра, и попятился из каюты.

— Пустая баночка, — успокоил его Адам Васильевич и усмехнулся. — Велихова моя бабушка принимала. Съел, понимаешь, икру Саша…

У слова есть нераскрытая сила. Это неправда, что молчание — золото. Когда члены команды, прикрывая собой носилки от туристов, двигались к санитарной машине, библиотекарша Лиля тронула за рукав капитана:

— Адам Васильевич, вот вспомните потом мои слова — все будет хорошо.

Он благодарно кивнул ей и пошел навстречу разноцветной толпе.

— Здравствуйте, товарищи! Капитан Захаров. От имени команды рад приветствовать вас на борту теплохода «Минск».

Когда через три недели теплоход возвращался в Тобольск, туристы и команда, как уже бывало в прошлые рейсы, расставались сердечно и бурно. В этот раз сочинили песню о капитане и хором распевали на знакомый мотив: «Жил веселый человек, он объездил много рек…» Адам Васильевич действительно был, как никогда, веселым. Из больницы поступали утешительные телеграммы. В последней — «кризис миновал транспортировка теплоходом по месту жительства не противопоказана».

К Тобольску судно подходило с включенным во всю мощь динамиком. Веселая музыка неслась впереди теплохода. Туристам не казалось странным, что капитан так весело расстается с ними. Все знали, что он не только провожает своих гостей, но еще и встречает бабушку.

Прием вел председатель райисполкома, но Катерина не глядела на него, обращалась к прокурору. Тот сидел за отдельным столиком, шевелюра веером на голове, представительный. Сидел, как лев, и жмурился. Солнце из окна било ему в глаза, и еще, наверное, прокурор хотел показать Катерине, что не он тут главный, надо ей смотреть на председателя. Катерина его жмурки сразу разгадала, но не поддалась. К председателю она уже обращалась и вообще знает его не первый год. Классным руководителем был, когда ее двойняшки Лена и Федя школу заканчивали. Соберет родительское собрание: «Вы обязаны крепить связь со школой. Школа — второй дом для ваших детей», разведет на целый час, пока подберется к главному — родители должны побелить классы или дать по рублю на распиловку дров.

— Катерина Поликарповна, — председатель, хоть она и не с ним говорила, оборвал ее, — вы уже в пятый или шестой раз приходите на прием и столько же раз вам объясняли: не можем мы вам помочь. Есть более нуждающиеся. К тому же вы потеряли свои права.

Катерина зыркнула на него, как на постороннего, взявшегося неизвестно откуда.

— Где это я их потеряла?

— Ровно десять лет назад потеряли, когда вышли во второй раз замуж. Вы сейчас не являетесь по закону вдовой фронтовика. — Председатель говорил ей об этом уже не раз, но и раньше и сегодня на лице у Катерины такое удивление, будто слышит впервые.

— А кто теперь его вдова? Кого вы Ивану моему вдовой назначили?

Депутаты — две пожилые и одна молодая женщины — осуждающе переглянулись. С Катериной свяжись, так все часы, отпущенные на прием, на нее одну уйдут. И председатель, поборов неприязнь, улыбнулся. Самое время было что-нибудь сказать прокурору, но тот по-прежнему жмурился и молчал.

— У вас есть жилье, Екатерина Поликарповна, полдома, двадцать с лишним метров. А то, что вам муж, проживающий на второй половине дома, не нравится, так это, извините, ваше личное дело. — Это сказала пожилая депутатка, лаборантка маслозавода. Сказала и поглядела на Катерину с осуждением.

— Не муж он мне, — Катерина сдерживала себя; старая лаборантка не хуже ее знала, что с Афанасием она давно в разводе. — Презираю я его, не хочу жить с ним под одной крышей. Забирайте мои полдома, бесплатно забирайте, а мне выделите хоть какую комнатенку.

— Меняйтесь частным порядком. — Председатель не знал, как от нее избавиться. — Не имеет возможности исполком произвести вам обмен, не идут сейчас люди в дома без удобств. Сколько раз объяснять вам это…