Римма Коваленко - Хоровод

После такого признания Виталий Васильевич смутился и сквозь смущение разглядел, что у его соседки по дому ослепительно красивое лицо. У нее были длинные, жирно накрашенные ресницы, чего Виталий Васильевич вообще-то в женщинах не любил, и рот тоже аккуратно и густо намазан бледно-розовой помадой. Но зато эти глаза и рот будто специально были накрашены для того, чтобы подчеркнуть, какой необыкновенный у нее ясный лоб, какие свежие матовые, без следов пудры, щеки, нос и подбородок. Она была в тот день в другой шубе — из голубой синтетики, и, когда запахнула полы, обходя от Виталия Васильевича, на том месте, где она стояла, словно что-то осталось. Это был запах не духов, а иной, незнакомой Виталию Васильевичу жизни, запах изящества.

Но Виталий Васильевич влюбился не в тот момент, а неделей позже, когда узнал, что Борисова балерина. И не просто балерина, каких в театре больше сотни, а прима, солистка.

Когда человек внезапно и безнадежно влюбляется, его чаще всего посещает одно из трех состояний.

Первое: увидев в газете или в журнале лирические стихи, он, проверив, что рядом никого нет, читает эти стихи вслух. Каждый поэтический образ проходит по нему, как электричество по проводу, и он, не понимая, что с ним происходит, тянется осветить еще чье-нибудь существование. Он набирает номер и говорит приятелю: «Я тебя не оторвал? Ты не очень занят? Послушай, какие стихи я сейчас тебе прочитаю…» Глупый толстокожий приятель советует: «Не пей в будни, совсем спятишь». Умный и совестливый сочувствует: «Слушай, ты это… никак влюбился. Надо же…»

Второе состояние — когда человек пребывает в длительном одиночестве и у него есть проигрыватель. Он ставит пластинку с песней о том, что «тебя здесь нет», одну из тех, которая еще вчера раздражала своей наивностью, и слушает ее семь, восемь, четырнадцать раз подряд, и надрывает сердце вместе с певцом, и утешается, что не только ему одному так приходится, но и еще многим. Конечно, многим, если написали и пустили по свету такую песню.

Третье состояние самое универсальное, оно подходит всем. Человек надевает плащ или пальто и выходит из дома. Шагает по улочкам и улицам без всякого маршрута и цели, иногда его прибивает к парку культуры или кинотеатру, он задумчиво рассматривает толпы людей и думает о том, что у каждого своя жизнь, свои желания, свои надежды, только по внешнему виду нипочем не догадаться, у кого какие.

Виталий Васильевич надел плащ и вышел из дома. Любовь гудела у него в груди, туманила голову, тоской и жалостью сжимала сердце. Виталий Васильевич шел деловым шагом, придерживая рукой отвороты плаща и тем спасаясь от осеннего ветра, и думал о том, что прожил свою долгую жизнь не так и не с той.

Тридцать пять лет назад он женился, через год появился сын Артур. Виталий Васильевич года три любил жену и лет десять — сына. А потом не то чтобы разлюбил, просто перестал испытывать к ним беспокойную нежность, приступы радости и восторга, перестал думать о них, когда уезжал в командировки или просто оставался один. Вот когда он все это перестал, любовь и ушла.

Он не заметил, в какой это день случилось. И жена не заметила. И сын тоже. Сын в третьем классе поменял себе имя, стал Андреем. Жена после тридцати лет стала испытывать какую-то жгучую заботу о старой больной матери и одинокой сестре. Виталий Васильевич сначала был недоволен, злился и устраивал сцены ревности, потом махнул рукой и привык.

Потом сын закончил институт, женился и переехал в тещину квартиру. А вскоре после этого их старый дом поставили на снос, и Виталий Васильевич с супругой переселился в незнакомый район, в новый дом, в который переехала после развода и балерина Борисова.

Виталий Васильевич шел по улице и думал, что несчастней его не сыщешь человека на белом свете. И некому рассказать о том, что с ним случилось. Были у него друзья юности, были товарищи по работе, были просто приятели, но вот человека, который бы мог выслушать Виталия Васильевича и сказать хотя бы «н-да-а», не было.

Он вернулся домой в половине двенадцатого. На вопрос жены, откуда так поздно, ответил, что заблудился, перепутал район и чуть не вломился в таком же доме в чужую квартиру. Виталий Васильевич никогда не врал, то, что он рассказал, было правдоподобно, жена ему поверила. Он лег в постель, ощутил рядом гладкое, круглое плечо жены, ставшее за долгие годы как бы третьим собственным, и не испытал угрызений совести, что вот единственная его женщина спокойно спит и в этом сне продолжает их спокойную совместную жизнь, а он лежит рядом, цепенеет, пугается и ликует, а минутами просто умирает от любви к малознакомой артистке балета Борисовой.

Пересказать то, что он думал о ней, почти невозможно. Как многие не представляют балерин в халате, у плиты или в очереди в магазине, так и он не представлял себе Борисову на сцене в легком хитоне, на пуантах. Для него она была просто Женщиной с большой буквы, явившейся на эту землю с единственной целью, чтобы он ее полюбил. И цель эта ею была достигнута.

«Как ты жила все эти годы? Почему мне так поздно встретилась?» — мысленно спрашивал он ее.

«Не упрекай, — улыбаясь, отвечала она, — могло бы быть хуже: мы бы вообще не встретились. Лучше подумай, что нам делать дальше».

«Дальше — как в темном лесу, — говорил он, — хоть привяжи на какой-нибудь крепкий сук веревку с петлей и сунь туда голову».

«Ты не умеешь радоваться, — вздыхала она, — а любовь — это прежде всего радость. Ты полюбил меня и радуйся».

«У меня не получается. Я терзаюсь. В моей любви к тебе много печали и совсем мало радости».

«Ты печалишься, что в два раза старше меня? — спрашивала она. — Но ведь истинная любовь никогда не заглядывает в метрику. Она как потоп, как шквал. Ты читал биографию немецкого поэта Гёте?»

«Читал, — отвечал Виталий Васильевич, — и не понимал этого великого человека. Даже осуждал его».

«А теперь и тебя осудят».

«Люди не узнают. Об этом никто не узнает».

«Так не бывает, — сказала Борисова, — любовь обнаружит себя. Она светится в твоих глазах, ноги твои бегают по улицам, и щеки розовеют не только от свежего воздуха. Скоро все увидят, что ты влюблен».

«Пусть видят, — обреченно согласился Виталий Васильевич, — это же в конце концов не преступление. Кто меня беспокоит, так это жена. Не хотел бы приносить ей страданий. Не хотел бы, чтобы она страдала из-за моей любви к другой женщине. А она будет страдать. И никогда не поймет, что в этом никакой моей вины нет».

«Так ли?» — спросила Борисова.

«Так, — ответил Виталий Васильевич. — Я всю жизнь был предан ей, никогда ни одна женщина не вызывала у меня никаких чувств».

«Может быть, все эти годы ты любил свою жену?»