Римма Коваленко - Хлеб на каждый день

— Уверенная в себе машина — это, Зоя Николаевна, что-то очень серьезное, это предел исканий инженерной мысли.

— Но она бесчувственная, в ней не заложены понятия нравственности. И поэтому ваш сценарий — злодейство. К сожалению, я вам этого доказать не могу, нет у меня слов, я просто чувствую.

— Найдите слова, — потребовал он, — нас здесь двое, и мы забудем этот разговор. Но вы обязаны объяснить, коль уж было произнесено слово «злодейство».

И она стала объяснять. Путалась, сбивалась, пока слова ее не обрели понятный ему смысл. В помощи она еще никому не отказывала. И тот вариант сценария, который она написала, — тоже помощь молодому, плохо знающему производство сценаристу. Ей нужен хороший сценарий, не для славы, а для работы, она будет ставить этот фильм. И Александру Ивановичу, считает она, этот сценарий тоже нужен не для славы. Если бы для славы или для заработка, она бы это еще поняла, это было бы понятной человеческой слабостью, но не злодейством. И даже если бы цель его была развенчать гуманитариев, показать им, что они никогда в своих литературных исканиях не постигнут тайн производства, — это тоже не возмутило бы ее. Он переступил другую черту. Ту черту, которая состоит из сомнений, сердечной боли, скромности, совести. Он, как карьерист, не дождавшийся, когда заметят его служебные достоинства, ворвался в кабинет к начальству и заявил: я, я, я, никто кроме меня не способен повести дело лучше всех, назначьте меня, или я сам себя назначу. Она могла заблуждаться, могла просто невзлюбить его, но в искренности ее негодования он не сомневался.

— Значит, советуете забрать сценарий и забыть о нем?

— Да, — подтвердила Зоя Николаевна, — дело в том, что если вы не сделаете этого, я ставить этот фильм не буду и помогать вам не буду.

— Тогда кто-то другой поставит и кто-то другой будет режиссером, так?

— К сожалению, так. Не вы один считаете, что лучше всего о производстве рассказать могло бы само производство. Вам помогут. А вы пообещали мне забыть этот наш разговор.

— Я обещаю, — сказал он сухо, — вас впредь не огорчать. Мне еще надо подумать о той черте, которую якобы я перешагнул. Хотите еще что-то сказать на прощание?

— Не очень хочу, но надо. Вы поймете. В искусстве, как и в жизни, Александр Иванович, два пути к людям. Один из них — объяснять мир, называть, что когда было, есть и будет, и второй — помогать человеку заботиться о нем, обучать не для того, чтобы просто прибавить ему знаний, а для того, чтобы он стал лучше и счастливей.

— Вы выбрали, конечно, второй?

— Выбрать — еще не отправиться в путь. Я сама всю жизнь цепляюсь за чужую помощь.

На сборный пункт Марина провожала мужа одна. Накануне опять собрались у Серафима Петровича, отпраздновали, наговорили тостов-напутствий. Опять Анастасия оказалась в центре внимания, пела, плясала, грозила Мише пальцем: «Смотри там, не пререкайся с начальством, ручки к брюкам прижми, а роток на замок!» Серафим Петрович тоже вел себя браво, хоть и не пил, но расшустрился: «Просись в десантники. Лови случай, другого такого не будет». Виктория Сергеевна хваталась от его слов за сердце:

— Симочка, ну что ты себе позволяешь? Ты представляешь, что такое современный десант? Они прыгают на своих парашютах с такой высоты, почти из невесомости.

Марина шептала мужу:

— Мишка, просись на кухню. Надо себя проверить. Вернешься — и в пищевой институт. Кто ваш муж?

И Джоник раскусил, кто тут виновник торжества, то и дело подбегал к Мише, заглядывал ему в глаза, словно старался запомниться покидавшему их воину.

— Не завидуй, — сказала внуку Анастасия, — не успеем опомниться, как ты вырастешь и пойдешь под ружье.

Никто не опроверг ее слов, и Джоник нахмурился.

— Я не пойду под ружье.

— Как это не пойдешь? А кто нас защищать будет?

Джоник оглядел их с недоумением: такие большие и ждут его защиты? Залез к Мише на колени:

— А если я не вырасту?

— Вырастешь! Человек сам растет, это от него не зависит.

— Мы с тобой вдвоем будем их защищать?

— Вдвоем — мало. Нас сто будет, тысяча и миллионы.

Это Джоника успокоило и окончательно объединило с Мишей. Марина даже к концу застолья расстроилась: ну чего прилип к Мишке? У них последний вечер, расставанье, должен же соображать.

Договорились, что никакой шумной толпы родственников возле военкомата не будет, Марина пойдет провожать одна, но не тут-то было. Увидели издали Анастасию с Джоником и, не сговариваясь, повернули назад. Полчаса еще до начала сбора, а эти уже прибыли, как будто не было никакого уговора.

— Ты так и не зашел к отцу? — спросила Марина.

— Нет. Я напишу ему. В письме все объяснить будет легче.

— И мне к нему не ходить?

— Не надо.

Все уже было сказано, и, как при всяком расставании, последние минуты были пустыми. По переулку навстречу им двигались пары, молчаливые, похожие на них. Тоже отодвинули от себя родных, попрощались накануне, и родичи группками поодаль держались от них. Многие опередили, как Анастасия с Джоником, и стояли у ворот военкомата.

— А вот и дядя Миша, — сказала Анастасия, — а этот защитничек в пять утра проснулся, и пришлось вести сюда.

Анастасия оправдывалась, а Джоник опять прилип к Мише, обхватил руками его колени и, сияя своей детской, преданной улыбкой, глядел на него снизу вверх.

— Кой-кто подумает, что ты уже себе такого сына успел сообразить, — сказала Анастасия. Сказала глупость, потому что призывники все были одного возраста и сына ни у кого такого быть не могло.

Но Мишу не смутили слова Анастасии, он поднял мальчика, подбросил его вверх.

— Летчиком будешь?

— Буду!

— А десантником?

— Буду!

— А поваром?

— Буду!

Неизвестно, сколько раз еще он бы его подбросил вверх если бы не раздалась команда:

— По-о-строиться!

Миша бегом бросился от них, а Марина, Анастасия и Джоник попятились к забору.

Потом все промелькнуло, как во сне: майор произнес короткую речь, во двор въехали автобусы и тут же их не стало, и провожающие куда-то исчезли. Джоник вдруг рванулся и побежал, Анастасия сжала локоть Марины.

— Останови его, — сказала она Марине, — не надо, чтобы он к ним подходил.

Марина поглядела в ту сторону, куда побежал мальчик, и не смогла сдвинуться с места. Справа от ворот стояли рядом и разговаривали Зоя Николаевна и Мишин отец. Анастасия сама догнала Джоника, вернулась с ним к Марине, взяла и ее за руку и увела их со двора военкомата.

Ни он, ни она не знали, как оказались рядом. Сын их подбрасывал вверх мальчугана, а они издали смотрели на них. Потом в одну и ту же секунду глянули друг на друга. Кругом была толпа, ни обойти, ни разминуться. Словно кто-то их свел и поставил рядом. Сын уехал с такими же, как сам, ставшими взрослыми мальчиками, двор опустел, а они все стояли и говорили, словно выпал им час наговориться за всю прожитую порознь жизнь.