Александр Мишкин - Птицы летают без компаса. В небе дорог много [Повести]

— Сколько у них попаданий?

— Одинаковое количество. Что тот, что другой. Догнал своего ведущего Анохин. По пятерке им поставил.

— Смирнову поставьте тройку, а Анохину — пять!

— С какой это стати? — удивился комэск. — Оценки я ставлю согласно установленным нормативам, — недовольно добавил он.

— Вы что, Яшин, не выспались сегодня? — вдруг спросил Потанин. — Злы так отчего?

— Не пойму я, товарищ полковник, что вы опять надумали? — не оборачиваясь, пробурчал майор. Твердый узел галстука крепко подпер его упитанную шею.

— Ничего я не надумал. И не против ваших нормативов. Смирнов уже четвертый год по мишени бьет, у него первый класс на груди, а Анохин недавно училищный аэродром покинул. Чего же вы их равняете?

— Не я их равняю. Нормативы так требуют, мы их должны соблюдать, а не нарушать. Переступать нормативы и вам нельзя. — Яшин глянул на меня, как бы ища поддержки, но я в разговор вмешиваться не торопился.

— Ишь какие вы дисциплинированные… Заладили: нормативы, нормативы. Нормативы — это бумага. А мы не бумагу делаем, а летаем, — в том же накале продолжал полковник. — Летаем и тайгу снарядами ковыряем не из-за лихости в крови, а по надобности. В этой тайге нам бы с вами выгоднее бурых соболей разводить, женам на воротники. Вы вот в лесу сегодня были, а что же принесете своей Светлане Семеновне? Шишку… еловую! А то бы… — сердито заключил Потанин, но снова добавил: — Газеты, Яшин, надо читать, там пишут, что нормативы для нас не предел. Читать надо.

Потанин, развернув ладони в ягодных кровинках, поморщился. Над мишенями недвижно повис сизый пласт дыма. Самолетное гудение прекратилось. Стало тихо. Так тихо, что казалось, будто мы слышали мысли друг друга, а думали мы сейчас все одинаково.

В лесу послышался робкий посвист пичужки, невдалеке простучал-просигналил по дереву дятел.

Птицы возвращались к своим гнездам.

Действительно, положение у Прохорова было сложным, гораздо сложнее и непонятнее, нежели я ему создавал в воздухе на «спарке». Не менее сложным и непонятным оно казалось вначале и мне. Тем более, когда из непонятных положений выводил Прохоров, у него перед глазами были приборы. А я мысленно восстанавливал себе образы и картины всего происшедшего…

Майор Яшин нагрубил в воздухе Прохорову, а тот ему резко ответил — дал сдачи. Так и пошло. Потом уже, сколько ни старался летчик показать настоящую технику пилотирования, толку не было — потерял контроль над мышечной деятельностью и всякий раз наскакивал на столб, как тот неопытный велосипедист. Притом сам Яшин крепко держался за управление и помогал пилоту удариться в этот столб. Дальше в лес — больше дров. Ругал комэск летчика и на разборе полетов, посылал его в наряд: через день — на ремень. Тут Прохоров и про жену забыл… Ссора… Побег жены… Позор. Не летать Прохорову хотелось, а сквозь землю бы провалиться! И на план-графике его подготовка, как выбитый зуб. Разве командиру такое понравится? Яшин — самолюбив. Прохорова легче выгнать, для комэска он всего лишь один зуб. Самолюбие за счет государства. Накладно!

Верно, конечно, Прохорову следовало быть исполнительным, но и Яшину не надо было стараться обламывать летчика в угоду своим пристрастиям. Лишить пилота гордости — значит лишить его самостоятельности, а без самостоятельности нет сознательного исполнения долга.

Я должен доказать, на чем лучше летать Прохорову: на истребителях или дирижабле. Можно мне слетать с ним и записать в летную книжку: «Целесообразно дальнейшее, обучение в облаках…» Пусть потом сами доводят дело до конца. Но это нечестно.

Нужен был полет в облаках. Полет в закрытой кабине по приборам — это еще начало той сказки, которая может быть чем дальше, тем страшнее. Иногда летчик отлично действует на тренажере, но как только поднимается в небо и об остекление фонаря начинают зловеще тереться мокрыми боками тучи, тут он и раскрывается по-настоящему. По цветку вкус ягодки не узнаешь.

Безусловно, были и другие «мелочи», которые помешали Прохорову своевременно вылететь в облаках. «Мелочи», как те самые пуговицы, которые когда-то собирал Потанин, но теперь их должны были собирать его подчиненные.

Об этом я и намеревался поговорить с Потаниным. Но говорить такое ему не хотелось.

…Разных командиров мне доводилось встречать. И таких, которые и на земле крутились, будто в воздушном бою: в голове всегда различные варианты, приемы, комбинации, расчеты и формулы. Но из всего арсенала они выбирали те комбинации, которые годились им именно сейчас, которые могли привести их к успеху, к победе. Иногда они отступали, уклонялись, отскакивали, для того чтобы, изловчившись, прыгнуть еще дальше.

Встречал и таких, которые, буравя небо, быстро шли в высоту. Широкий, необъятный простор расстилался перед ними, но они ничего не видели — горизонт заслоняла им маленькая инструкция в картонном переплете. Они ни на градус не могли отвернуть от нее. Эта инструкция проектировала им и возможный узор предстоящего боя. А «противник» тоже хорошо знал положение этой инструкции и предполагаемые замыслы своих «оппонентов». Они заблаговременно засекали вероятные точки встреч и ни на градус не ошибались. Иногда таким путем вводилась поправка в «высоту» некоторых командиров.

Время за нами, время перед нами, при нас времени нет, но его надо чувствовать.

Я не ратую за нарушение инструкций, за поголовное срывание «заводских пломб». Нет, все-таки в волейбол нельзя играть ногой. И в отклонении от нормативов в оценке стрельб летчиков Потаниным был произвол. Такой же произвол я видел и в методике обучения: каждый инструктор учил по-своему. В этом я убедился, просматривая протоколы заседаний методического совета. Там чаще всего шел разговор о том, как перехватывать низколетящие цели, вести бой в стратосфере, атаковать парой, звеном… Бои… бои… атаки… атаки… Скорей, скорей скрестить оружие…

А ведь Потанин сам говорил, что, прежде чем пилотов повести в бой, их надо летать научить, а так они еще до сражения попадают. Но и учить так, как их учат, нельзя. Яшин провозил Прохорова в облаках, не согласовав с ним последовательность действий над приводной радиостанцией. Отсюда ведь и загорелся сыр-бор. И Яшин, буксуя в методике обучения, сыпанул песочку…

Вот что я хотел сказать Потанину. Но его часть передовая, о ней газеты наперегонки пишут. А тут вот приехал… инспектор! Не один пуд соли в училище с ним съели… Но курсы наши и пересекались…

Встретил меня Потанин в кабинете, как обычно, приветливо, усадил к столу, дал папиросу, сам чиркнул спичку. Сидим, дымим. Я соображаю, с чего бы начать.

— Тройку Смирнову все-таки ты зря поставил, Виктор, — заметил я как бы между прочим.