Михаил Колосов - Платонов тупик

Прочитал очерк Петренко, воскликнул пылко:

— Наум Михайлович! Да ведь, по-моему, это здорово!

Очерк напечатали под рубрикой «Люди нашего района», отвели для него целые две колонки, набрали его полужирным петитом, и, главное, подписали полным именем: «Василий Гурин».

— Сделаем эту рубрику постоянной! — торжествовал редактор.

Замелькала гуринская фамилия почти в каждом номере — под репортажами, очерками, фельетонами. Он становился известным в районе, письма в редакцию писали на его имя, сообщали факты хорошие и безобразные, просили приехать, «отразить», разобраться или помочь.

Гурин был доволен: жизнь начиналась хорошо!

С Платоном Гурин не встречался. То ли трудное полуголодное время тому причиной, то ли редакционная круговерть не позволяла выбраться, то ли он окончательно остыл и не испытывал к Платону того влечения, которое было у него прежде. Наверное, все-таки последнее.

Еще будучи в армии, Гурин удивился тому, как он спокойно отнесся к судьбе Платона, когда мать, зная былую Васькину привязанность к дяде, написала ему подробное письмо обо всем, обо всех — и в том числе о Платоне:

«У Платона нашего штой-то не заладилось с первого разу, почему-то обидели его, и он работает теперь дежурным аж на Глухом полустанке и живет там со своими детьми. А сюда и глаз не кажет, будто мы все виноватые… Или сердится на што? Так вроде не за што…

А ребяты его — обое вернулись с войны, уцелели. Федор, правда, без ноги, но ничего, веселый такой, работает бухгалтером, а Виталий, видать, больной. Был раненый, и контузило его сильно. Устроился на кирпичный завод, но што-то у него не ладится. Рассказывают — пьет он дужа сильно. А как напьется — себя не помнит, буянит. Контузия отражается: ему пить никак нельзя, голова не выдерживает.

Это же все понаделала война — скольких поубивала, а скольких покалечила. На прошлой неделе Акима, сына моей тетки Прасковьи, схоронили. Пришел, орденов много, а в грудях осколок сидел. Месяца два не прошло — умер. Это ж опять война стреляеть… Как далеко она целится, уже и замирились давно, а она все убивает людей. И сколько ишо убьет…

Я рада, сыночек, что ты остался живой, да руки-ноги целы, и раны твои зажили. А может, ты от меня што-нибудь скрываешь? Не надо ничего от матери скрывать, пиши всю правду, как есть. А то, што ты пишешь, как жить будешь без профессии, — так это ж не беда. У тебя руки-ноги целы, голова в порядке, приедешь — все устроится. Захочешь учиться — поедешь учиться, была б охота…

А Платона жалко: должность хорошая была, в больших начальниках ходил… Это ж, я думаю, и его тоже война подбила — не пулей, так по-другому изловчилась…»

«Эх, мама, мама, — подумал тогда Гурин. — Наивная мама… Всех пожалела и меня успокоила. О Платоне печется: «глаз не кажет». Да ведь он и раньше не очень-то общительным был. И сейчас — работает себе, до других дела нет. А насчет моей учебы — когда это будет и будет ли?..»

И дома уже, когда Гурин стал работать в редакции, она не раз намекала:

— Платона кто проведал бы… Как он там? Давно никаких известий от него не было…

Гурин обещал выбраться, съездить, но какие-то дела все время мешали ему это сделать.

Как-то вечером к Гуриным пришел Виталий. Он был выпивши, и мать впустила племянника в дом не очень приветливо.

— Тетка Нюрка меня не любит, — пожаловался Виталий Гурину. — Я знаю. Но я к тебе пришел.

— А за что тебя любить? — отозвалась мать. — Ты же жисть свою пропиваешь.

— А почему я пью? — Виталий, высокий, худой, с резкими чертами лица, в помятой кепке с большим козырьком, плаксиво сморщился, постучал себя в грудь: — Почему, вы спросили? Но я к тебе пришел, — повторил он и сел, потом вдруг вскочил и торжественно объявил: — Я — борец за правду! Я всю жизнь буду бороться за правду! — И снова сел. — Я пришел к тебе вот зачем. Наш директор жулик, и ты должен о нем написать фельетон.

— Нужны факты, — спокойно сказал Гурин.

— Фактов полно. Я, как борец за правду, все вижу! Он подлец! Он выговор мне влепил. А за что? За то, что я борец за правду, вот за что! Ты что, мне не веришь?

— Верю. Но нужны факты.

— А это тебе не факты? Ни за что выговор влепил! Ты, говорит, пьяница. Клевета!

Гурин понял, что у Виталия бушует личная обида, и пытался его успокоить.

Под конец Виталий притих, но в глазах было разочарование: не нашел поддержки даже у двоюродного брата. Поднялся, качнул отрешенно головой:

— Никто меня не понимает…

— Я понимаю, — сказал Гурин. — Я как-нибудь приду к вам на завод.

Провожая Виталия до дверей, спросил о Платоне:

— Как там отец живет?

— А черт его знает! — неожиданно зло ответил Виталий. — Он же где-то аж на Глухом полустанке. Работает, живет.

Удивился Гурин такому ответу, оглянулся на мать.

— Вот так-то о родном отце! — неодобрительно заметила она.

— А что мне отец? — приостановился Виталии. — У него свои заботы, у меня свои… Я сам уже отец! — И пошел.

— Борец! — бросила мать язвительно племяннику вслед.

— Он больной, мама, — сказал Василий. — Это все контузия…

— Да я понимаю… Но пьяниц не люблю.

Почему-то больно резануло такое отношение Виталия к отцу, да и он, Гурин, не лучше оказался: ведь сам почти не вспоминал о Платоне. «Надо бы проведать…» — снова подумал Гурин, но за все лето так и не выкроил времени.

А тут нагрянули такие дела, что и вовсе стало не до Платона — сокровенная мечта об учебе неожиданно обрела реальность.

Как-то выпустили очередной номер, и Петренко по своему обычаю, вертя перед глазами свежий оттиск и любуясь удачной версткой и содержанием, вдруг отложил газету на край стола, а Гурину указал на стул поближе к себе.

— Хороший очерк написал, — кивнул на газету. — Прозвучит! Но…

Гурин насторожился, и Петренко, доверительно понизив голос, продолжал:

— Но, по-моему, тебе надо идти учиться. Первый шаг ты сделал хорошо, но надо учиться. Останешься без образования, быстро выдохнешься и засохнешь на корню. А если еще женишься, не дай бог… — И он, не договорив, махнул безнадежно рукой.

Гурин заерзал на стуле, засмущался.

— О, женишься! — сказал Петренко уверенно. — Я же вижу, как тебя обхаживают девчата. А ты парень влюбчивый, добросердечный, отшатнуться вовремя постесняешься, а тем более — оттолкнуть, и попадешь в силки, как перепел. Тогда все, тогда с учебой пиши пропало. Вы как думаете, Наум Михайлович? По-моему, я прав?

— Прав, прав, — подал голос Коган. — Учиться, во что бы то ни стало учиться!

— Но меня не примут, — подал голос Гурин.

— Почему? — удивился Петренко.

— Я экзамены не сдам…

— Чепуха! Во-первых, для фронтовиков льготы, во-вторых, подштудируешь учебники, и, в-третьих, дадим тебе хорошую рекомендацию. Ну? Отсылай документы, и немедленно!