Михаил Колосов - Платонов тупик

— Да, — протянул Неботов задумчиво. — Интересно. Это ж смотри: никакая животная не выдерживает той гадости, что человек потребляеть. Чи там водка, чи табак. Вот же пишуть, что лошадь от одной папиросы сдохнет. А человек пачку выкурит, и хоть бы што. А этой водки — есть по пол-литру зараз выпивають.

— Что ты! — возразил Карпо. — Вон Иван Гладкий, печник, литру, не отрываясь, выдует, рукавом закусит и только тогда начинает плитку класть. А ты — «пол-литру»!

— Иван Гладкий — да, тот — да, тот такой, — закивал Неботов, еще больше поражаясь человеческим возможностям.

Поговорили — и снова за работу: режут, кромсают, рубят — быстро, четко, умело.

Через час-полтора все закончено. Только рыжее пятно стынет на снегу да клочки кудреватого серого пепла от сгоревшей соломы гоняет ветер по двору. Но и эти следы Неботов старательно уничтожает: ходит с лопатой, засыпает чистым снегом, притаптывает ногами.

Вышла Ульяна — раскрасневшаяся от плиты, возбужденная от работы, приглашает:

— Ну, мужики, умывайтесь да ходите обедать. Упорались, бедные.

Неботов воткнул в сугроб лопату, осмотрел руки.

— Да че там… Дома умоюсь.

— Ну вот ишо!

— Умоюсь и приду, — пояснил он.

— Катерину не забудь позвать.

Умываться я тоже побежал домой. Ульяна прокричала вслед:

— Павловну кличь на свежатину!

— Ладно.

Мать сидела дома одна, грустная, чем-то обиженная.

— Был кабан — и нет кабана, — весело объявил я.

Она будто не услышала, молчала. Потом все же спросила:

— Сало хорошее?

— О-о! Вот такое, — я растопырил пальцы, показал, какое толстое сало, — на свежатину приглашали.

— Иди, чего ж. Заробил.

— Тебя тоже приглашали.

— А че я там не видала? Когда нужна была — приглашали, а теперь забыли, не нужна стала.

— Так не забыли ж…

— Кишки кто разматывал? Марья?

— Она.

— Ну та умеет, — смягчилась мать. — Она еще девчонкой, бывало, всегда со мной возилась, помогала. Та умеет.

Наверное, догадавшись о настроении матери, Ульяна прибежала сама.

— Ну, ходи, кума, свежатины отведаешь.

— С какими глазами я пойду? — напустилась на нее мать. — Как работать — так нема, а за стол — явилась? Или мои руки уже ни к чему не способные?

— Да тю на тебя! Да чи там нема кому работать? Полная хата народу, а нам теперь только гулять. Ходи, ходи, а то ж ждуть, проголодались.

— Ладно, приду.

Застолье у Карпа шумит. Мясо жареное, мясо тушеное, мясо вареное, с картошкой, без картошки, жирное, постное. Кровь, поджаренная на сале. Тарелки с огурцами, с помидорами. А Ульяна все хлопочет, все что-то подносит, раздвигает на столе посуду, ставит, ставит. Карпо ходит вокруг стола, наливает в граненые стопки самогона из графина. Себе — в последнюю очередь, столько же, сколько и всем, — по самые краешки.

— Ну, будя, угомонитесь, а то есть хочется.

— Чокаться не будем, — дужа полные налил.

— Ладно, так выпьем. Будьте здоровы!

Выпили по одной — притихли, принялись за еду. Хрустят огурцы, опустошаются чашки с мясом. Выпили по другой — заговорили, зашумели.

— Кузьмич, — обращается ко мне Неботов, — вот ты скажи, кому оно вред от того, что вот Карп Романович кабана заколол, и у него теперь есть мясо и сало, и он, так бы сказать, сыт, пьян и нос в табаке? И от того, что он лишнее завтра повезеть на базар и продаст там по той цене, какую установят ему, — кому хуже? Я так думаю, ото оно не вредительство, случаем, было, когда запретили худобу держать? А?

— Не… — медленно, врастяжку возражает Карпо. — Все дело в политике. Была такая, а теперь такая. Жизня ж не стоит на месте… Че тут балакать! — И он наполняет стопки.

А крестная затягивает песню:

Первым засобирался домой Неботов: «Пойду справляться, худобу на ночь кормить: у меня ж корова, поросенок…»

Подхватилась Ульяна, сунула ему под мышку сверток со свежатиной — неси гостинец.

— Да не надо, — упрямится Неботов.

— Ну вот ишо! — Ульяна захмелела, теперь с ней не спорь. Кричит громко: — Бери, коли дают, а бить будут — беги! Спасибо за помочь. Пособил, спасибо.

Потом начали собираться уходить и другие: Никита с семьей, свояченица Марья — им всем на автобус надо поспеть. Женщины одевают детей, а Ульяна уже насовала им в сеточки сала, мяса, по кусочку печенки: «Пирожочков испекете».

У меня под мышкой тоже сверток, пока не знаю с чем: сало ли, мясо ли.

Из дома выходим все со свертками, пустые руки только у самих хозяев. Мать и Глаша остались дома: работы еще много — будут доводить до ума кишки: колбасы начинять, из желудка «колобок» сделают — зельц по-городскому.

По пути к автобусу всю дорогу поют песни, а голос Ульяны звонче всех.

А встречные дивятся: что это у Карпа за торжества такие, по какому случаю гулянка?

— Кабана зарезал!

— А-а! Ну, то понятно…

Петро, Никита и я замыкаем шествие, не поем, стесняемся и только курим. Прощаясь, Никита говорит:

— Приезжай послезавтра на свежатину.

— Как?

— Резать кабана буду.

— И ты держишь?

— Ну а как же! У меня ж пять человек семья. Без поросенка нельзя.

В молодости своей однажды колебнулся Карпо, зигзаг сделал — в крестьянство подался. Не сам колебнулся, Авдей, шурин, склонил. А может, и не Авдей, может, сама жизнь толкнула, на Авдея только вину свалить проще. Время тяжелое, голодное было — двадцать первый год проползал трудно, долго. Из последних сил боролись с голодом, крыши соломенные в ступах истолкли и съели. Промышляли кто чем мог. Многие на землю кинулись: делили участки помещика Филатова, тыкали в землю любое зернышко.

Карпо тогда в депо работал — вагоны ремонтировал. Работы много, паек мал. Застолбил и себе участок на Поповой даче. Раздобыл семян фасоли, кукурузы, пшенички — сажает, сеет. Стали ночи для него коротки: рано утром до работы бежит поковыряться на участке, из депо — опять не домой, в поле торопится. И все один, все один: Ульяна — не помощница, тяжелой ходила Никитой, Марья — мала. С ног валится Карпо, но не отступает, вгрызается в землю.

Как-то пригнали в депо больной вагон, на горке при сортировке разбили. То ли случайно, то ли нарочно. Бывали и такие случаи. Пронюхают — съедобное в вагоне, толкнут его посильнее, и все, раскололся. Пока туда-сюда, а тут уже карманы набили, сумки припрятали. Голод, поэтому на что только не шли. Может, и с этим вагоном такая ж история случилась: в нем ведь зерно везли.

Как там дело было, Карпо не знал и не интересовался. Разбили, перегрузили, а пустой вагон — в депо. Тут-то Карпо первый и обнаружил, что он из-под зерна. Вооружился веничком, все уголочки, все щелочки вымел, до зернышка собрал. Доволен, что посчастливилось: шутка ли — целую сумку наскреб, с полведра будет. Несет домой, торопится — накормит семью хлебом. Но по дороге раздумал, в поле завернул. Прихватил еще участок, рассыпал по нему зерно. Хотя и поздновато было, на том клину вон уже ростки щетинкой поднялись… Но ничего, лето длинное, вырастет, чуть позднее поспеет — не беда. Зато уж потом с хлебом будет Карпо, от людей не отстанет.