Раиса Белоглазова - Ритка

— Мог бы дать знать, — уже виновато хлюпнула носом Томка.

Андрей вспомнил о Ритке, подумал с досадой: «Пока за ней ходишь, попостничаешь… И вообще, одно другому не мешает».

Поинтересовался уже деловито:

— Мать где? Вечерний университет у нее сегодня? Так чего же ты тянешь? Время только зря идет.

И первым шагнул в сторону Томкиного дома.

В этот вечер Ирина Петровна играла на репетиции так, что главреж поднялся из пустого темного зала, откуда он просматривал сыгранный акт, и подошел к ней.

— Ну вот, а вы говорили… Получилось, как видите. Всегда получается, если постараешься.

«Постараешься…» Если б милейший Август Робертович знал, какой ценой достался ей этот путь к душе героини пьесы! С трудом улыбнулась старику. Радость от его похвалы пришла позднее, а тогда не испытывала ничего, кроме усталости.

Члены драмкружка ликовали: главреж назначил генеральную на две недели раньше намеченного срока. Намерен выпустить спектакль к Новому году.

Ирину Петровну теребили, о чем-то спрашивали, что-то говорили ей, отвечала односложно, машинально, торопясь снять с себя грим и переодеться. Вышла через служебный ход, чтобы никто не подвернулся в попутчики.

Была уже настоящая зимняя ночь с колючими звездами в: черных провалах неба, но на улицах было еще оживленно, скрипел под торопливыми шагами снег, где-то радостно рассмеялась девушка. На углу остановились двое парней, оба рослые, один тоненький, другой пошире в плечах, раскурили по папиросе и проводили ее, Ирину Петровну, цепким взглядом. Отметила машинально, про себя: «Не знают, чем заняться, куда себя девать».

Морозный воздух холодил лицо, но голова в собольей шапочке не мерзла. Эту шапочку ей подарил муж. Отказался из-за нее от поездки на юг и скоротал свой отпуск на заводской туристической базе.

Ирина Петровна пыталась было тогда спорить с ним. Муж сказал:

— Сейчас это модно, соболь. И тебе хочется, я знаю… Так что не шуми. А отдохну я и на Щучьем неплохо.

Иван Николаевич знает ее, Ирину Петровну, кажется, лучше ее самой. Вот почему она и на репетиции любила таскать его с собой. Даже и в самом удачно сыгранном ею куске, в той или иной роли он умел найти что подсказать ей. Она сначала никак не могла к этому привыкнуть. Ведь те, кто ставил спектакль и участвовал в нем, уж во всяком случае понимали побольше его. Однажды она попыталась выпытать у мужа его «секрет».

Иван Николаевич усмехнулся.

— Секрета никакого нет. Просто я иду от достоверности. От правды жизни, как принято говорить. Не от той житейской, что в чужом глазу соринку разглядит. Та для театра мелковата. От правды характера, логики его развития.

Его мнение было как совесть, от которой никуда не уйти. Поэтому в глубине души всегда побаивалась отзыва мужа и в то же время ждала его. Мнение Ивана Николаевича помогало, стало необходимым, хотя порой от его слов в горле вставал комок. Он потом проходил, этот комок, зато начинала работать мысль, помогая взглянуть на сыгранное другими глазами. И от этих мыслей крутилась по ночам в постели, хваталась за книги, за одну, другую…

В последнее время стала подавать свой голос и дочь. Она была не так осторожна в выражениях, могла брякнуть напрямик:

— Ну уж тут ты, маманя, зря слезу в голосе пущаешь…

Или что-нибудь в этом роде.

Во всяком случае, в глубине души она, Ирина Петровна, боялась суда этих двух людей — мужа и дочери больше, чем рецензии на спектакль в заводской многотиражке. Они переживали за нее, им было очень дорого, более того, очень важно, чтобы она сыграла хорошо. Поэтому и мнение их было самым взыскательным, самым строгим…

А теперь… Ирина Петровна и сама затруднялась объяснить это себе, она вдруг поняла, что ей не хочется, чтобы муж и дочь присутствовали на генеральной. И совсем не потому, что на этот раз она испугалась их суда над ее исполнением роли Ларисы. Теперь, после этой репетиции, она убеждена: роль у нее получилась…

Не хотелось уже одних общих сборов в Дом культуры, присутствия Ивана Николаевича и Кати в полупустом зале среди тех, кто присутствовал там по долгу службы и товарищеских побуждений. И обычного возвращения домой втроем, того особого возвращения с чувством облегчения и успокоенности, тихого усталого разговора, когда понимаешь друг друга с полуслова.

На этот раз всего этого не хотелось. Не хотелось и только!

Не хотелось и думать: отчего бы это? Но не думать она не могла. Так пришло раздражение. На мужа, на дочь. И раздражение, и чувство неприязни к ним. Хотя бы уже за то, что она, Ирина Петровна, была не права по отношению к ним. Они-то ведь совсем не виноваты в том, что роль Ларисы досталась ей так тяжело.

И все же… ее все чаще в последнее время охватывает чувство, что семья обременяет ее, тяготит, мешает ей развернуться, что ли.

Она должна всегда помнить, что муж и дочь ждут ее по вечерам, а по субботам и воскресеньям она и вовсе целыми днями Должна быть с ними. В то время как…

«Что как? — спросила Ирина Петровна себя, запнувшись на этой мысли. — Что как? Что бы ты делала, куда отправилась бы, если бы была одна? Была свободна. И усмехнулась сама себе: уж во всяком случае не стала бы возиться с кастрюльками и стиркой».

Будто снова вернулась юность. Сердце томило что-то, хотелось чего-то яркого, необычного. Красивого. Все будничное, привычное раздражало. Наверное, поэтому ей теперь уже хотелось, чтобы Ромашов провожал ее с репетиций. С ним по крайней мере можно поговорить не только о выработке и нормах, Ромашов мог даже спеть несильным, но приятным тенором: «Сердце красавиц…» И потом, Ромашов много ездил, повидал, даже учился в актерской студии. Ему есть что рассказать…

День генеральной репетиции приближался, а Ирина Петровна все еще не могла решить, как ей быть. И вдруг все разрешилось само собой.

Утром, когда они были уже совсем готовы к выходу, а Катя торопливо допивала на кухне свою чашку какао, Иван Николаевич спросил:

— У вас ведь завтра генеральная? Жаль. На этот раз мне, видимо, не придется пойти. Просят подежурить в парткабинете.

Это было так неожиданно и так отвечало ее, Ирины Петровны, настроению, что она далее растерялась:

— В парткабинете? А что, обязательно должен ты?

— И очередь моя, и Афонин, — он мог меня подменить, — свалился что-то. Грипп, вероятно.

Лица мужа Ирина Петровна нс видела. Выставив ногу в дверь прихожей и наклонившись, Иван Николаевич протирал суконкой ботинок. Сказала, сама заметив, как ненатурально звучит голос:

— Что ж, придется нам с Катериной вдвоем…

— А я тоже не иду, — крикнула из кухни Катя. — У меня тоже мероприятие. Общешкольное комсомольское собрание. Я отчитываюсь за девятые… — Катя появилась в дверях кухни, стряхивая с черного передника крошки. — Ох, опаздываю! Я дежурная сегодня.