Раиса Белоглазова - Ритка

Комиссия не наложила взысканий на Копнина за проступки Зинаиды только потому, что он был в училище новым человеком. И все же нервов и времени ушло много.

К тому же никак не удавалось найти человека на должность заместителя по хозяйственной части. Приходили двое мужчин, но он не взял ни того, ни другого: не внушили доверия.

Это было его предложением — пока суд да дело, собрать девочек и ознакомить их с тем, что задумано:

— Как бы то ни было, а денег нам все равно много не отпустят. Если и дадут сколько, лучше использовать их на мебель и инвентарь. Вот ведь даже телевизора нет, радиодинамиков, куда это годится? Короче, все, что сколько-нибудь в наших силах, мы должны сделать сами. Провернуть грязь, побелить, покрасить, сшить драпировки. Пусть девчонки разворачиваются.

Они явно не желали этого делать. Разворачиваться. Хотя на собрание и явились. Почти все.

Сначала выступил сам, высказал свои соображения, добавил:

— Может, кто хочет что сказать по этому поводу? Можно с места.

Никто ничего говорить не захотел. Сидели, переглядываясь или уставясь перед собой в пол. Молчание становилось все тягостнее. Тогда взяла слово Майя. Ее тоже выслушали молча, но в этом молчании уже не было того безразличия, с каким слушали его, директора. Зал вроде бы даже сочувствовал Майе: дескать, говори, ты же обязана, мы понимаем, потерпим.

Это настроение зала уловила и Серафима. Она не стала подниматься на кафедру, подошла к самому краю сцены. Оглядела зал, встряхнула золотоволосой головой.

— Так и будем играть в молчанку? С чего бы это вы все вдруг воды в рот набрали? Неужто оробели? Или у вас ни у кого нет своего мнения по этому поводу? Вот ты, Дворникова, что, например, об этом думаешь?

Альма нехотя поднялась, оглядела ряды, даже назад обернулась и принялась закатывать рукава своей выцветшей трикотажной кофты. Зал ожил при виде знакомого жеста.

— А что я? — наконец угрюмо выговорила она. — Почему именно я? Что мне, больше всех надо? — еще раз хмуро оглядев ряды, Альма плюхнулась обратно на свое место.

На выручку ей тотчас же поднялась Богуславская. Пожалуй, добрую минуту Элеонора прихорашивалась, хотя, как и всегда, была одета хорошо, даже нарядно. На этот раз на ней была белая блузка с серым жилетом и такой же юбкой. Богуславская выгадывала время, ей необходимо было привлечь внимание зала. Чего-чего, а подать себя Богуславская умела и любила.

— А что, правда, Серафима Витальевна, — простодушно и звонко начала она, — мы не отказываемся. Верно, девчонки? Будем делать что там скажете. Только… нам ведь всем осталось пробыть здесь не так уж долго… Мы будем ишачить, а кто-то придет на готовенькое.

— Разговорчики! — Серафима прошлась по краю сцены, остановилась, откинула некрупную, высоко поставленную голову, чтобы охватить взглядом весь зал. — Не мутила бы ты воду, Элеонора… Ведь сама знаешь, что не права. А что думаешь об этом, ну… хотя бы ты, Ветрова?

Девятиклассница Ветрова была больше известна в училище под именем Кармен. Жгучая брюнетка с оформившейся фигурой и роскошной темной косой во всю спину, она сразу же привлекала к себе внимание, где бы ни появилась: персиковый пушок на смуглых щеках, длиннющие ресницы, яркие, как спелые вишни, губы. Кармен уже давно осознала власть своей внешности и была убеждена: этого вполне достаточно, чтобы с нею считались. Ленива Ветрова была умопомрачительно, хотя и не глупа. У нее хватало если не ума, то чисто женской изворотливости выкрутиться из любого положения… Вот и теперь Кармен поднялась с достоинством, неторопливо, перекинула на высокую грудь косу, изображая смущение.

— Ну, что я, Серафима Витальевна? — и голос у Кармен был красивый, грудной. — Как все девочки, так и я… заставите работать — будем работать.

— «Заставите»! — обозлилась Серафима. — Что значит «заставите»? А сами-то вы что?

— Нехорошо мы, конечно, живем, неуютно, — сказала девчушка с красными бантиками над ушами. Она присела с самого края первого ряда и, Копнин заметил, следила за происходящим в зале с откровенным интересом.

— Хм, неуютно! — жестко подхватил ее слова кто-то, Алексей Иванович по голосам узнавал еще далеко не всех. — Ишь, чего захотела! Это тебе не дома у мамочки.

Они были убеждены, что только так и должны жить, как жили до сих пор, поскольку у них всего лишь ПТУ, а не институт, и им уж не до уюта и прочего.

— Ну, почему? Почему? — спросил он, когда вернулись вчетвером в его кабинет. — Кто вбил им это в голову? Почему они должны терять, вычеркивать из жизни эти годы, что пробудут у нас? Почему бы и это время не прожить, как положено человеку в юности?

Женщины устало и невесело расселись по стульям. Королёвой стула не хватило, приткнулась плечом к двери, скрестив руки на груди, но тут же сорвалась с места.

— Вы спрашиваете, почему? В том-то и дело! Если бы не было этого «почему», не было бы нужды и в нас, педагогах. Ладно, черт с ними! Видимо, придется начинать с другого конца.

Слушал ее, Майю, Маргариту и думал: «Женщины, видимо, все же более проницательны, находчивы. Или все дело в том, что у него в училище девочки? Но ведь у него и самого дочь. Что он знает о ней? О ее друзьях?»

Вечером в этот день разошлись по домам еще позже, чем всегда.

…Нина Павловна явно брезговала его общением с «теми», в училище, и всегда предупредительно выходила к нему в прихожую со словами:

— Я там приготовила тебе полотенце и пижаму.

Принял душ и на этот раз, но облачаться в пижаму не стал, набросил поверх трикотажной нательной рубахи домашнюю куртку из черного мягкого сукна с зелеными отворотами. Жена удивленно вскинула глаза, бросил ей коротко:

— К Светке зайду. Салтыкова-Щедрина мне нужно.

Про себя усмехнулся: «Дожил!.. К собственной дочери зайти боишься…»

Нина Павловна посмотрела вслед, почувствовал ее взгляд спиной, но не сказал ничего.

Светка была не одна. Ярко горела люстра, на полированный письменный стол была наброшена скатерть в букетах и на ней чайные чашки черного, с золотом, сервиза, колбаса на тарелке; сдобные домашние сухарики с орехом в плетеной хлебнице, открытая коробка шоколадного набора. Покосился на стол: бутылки, слава богу, не было! Спрятали или не было вообще?

Одного из присутствующих он знал. Это был сын первого секретаря горкома Свиридова, Вадька. Когда он вошел, Вадька возился с магнитофоном, стоя перед ним на коленях, поднялся, сказал просто:

— Здравствуйте, Алексей Иванович! Отец как раз вчера о вас вспоминал. Не заходите, говорит.

Присутствие Вадьки оказалось очень кстати. Поинтересовался здоровьем его родителей, чувствуя в то же время на все ожидающий взгляд дочери. Светка была явно удивлена его явлением в своей комнате. Вскочила с тахты, на которой сидела, подобрав под себя ноги. Кивнув Вадьке, объяснил ей: