Раиса Белоглазова - Ритка

— Извини, что нарушил ваш… ваше общество. Салтыкова-Щедрина хотел у тебя взять.

Дочь повела тонко выписанными бровями. Она была очень хороша собой, в мать, только имя ей совсем не подходило: какая уж там Светлана, если глаза и волосы чернее ночи! Высоконькая, ладная. Задержал взгляд на ее домашнем костюме: брюки и кофточка из винно-красного с черными веточками вельвета. Представил: такие бы девчонкам, тем, в училище. Недорого же, наверное. Только материал приобрести, сошьют сами… Оглядел комнату их, девчоночьими, глазами. Она покажется им, пожалуй, даже роскошной: тахта под клетчатым пледом, узкий ковер над нею захватывает и изголовье, над ним светильник-фонарь на узорчатом кронштейне. Тяжелые драпировки с кистями на окне. И книги, книги, книги — в стеллажах от пола до потолка. В такой обстановке хорошо и поработать, и отдохнуть. Это все Нина Павловна, ее старания. Он-то и не вникал никогда ни во что подобное. А зря.

Кажется, дочь заметила его взгляд, в голосе прозвучали недовольные, нетерпеливые нотки:

— Ты же знаешь, Салтыков на самой верхней полке… Да! Вы ведь незнакомы?.. Это Ванечка из технологического, будущий строитель. А это Люда, тоже иностранка.

Девица ему не понравилась, слишком уж намазана! Даже на веках что-то белое. И Светка дружит с такими?.. Здороваясь с ним, Людмила так и не выпустила из рук книжки, он успел прочитать на обложке: «Андрей Вознесенский». Ванечка был парень как парень. В белой сорочке с галстуком под шерстяным пуловером. Руку Ванечка пожал крепко и при этом его свежее носастое лицо не выразило никакого смущения.

«А чего ему смущаться? — спросил себя Алексей Иванович, оборачиваясь спиной к присутствующим, чтобы достать с верхней полки ненужную ему книгу. — Нечего ему смущаться! Теперь молодежь раскрепощенная, знает себе цену».

Со слов жены он знал: дочь часто бывает с друзьями за городом, увлекается теннисом, бегает на коньках. По воскресеньям же она исчезает из дому с утра. Может, поэтому он и не видит ее никогда за работой?

Наметил себе: «А этого Вознесенского надо будет посмотреть. В училище увлекаются стихами Эдуарда Асадова». Майя сказала:

— Потому, что доступно, понятно, близко, наконец… Ну вот, а эти слушают и такое…

То, что зазвучало с магнитофонной ленты за его спиной, по его понятиям, не имело к музыке никакого отношения.

О чем они будут говорить, когда он выйдет из комнаты? Что их огорчает? Радует? Что они думают о себе, о жизни. Лица-то хорошие, юношески чистые, живые. Посидеть бы с ними, выпить чашку чая. Только Светку, пожалуй; удивит такое его желание. Может, даже поставит в неловкое положение.

Нина Павловна уже поставила ему на стол в кухне тарелку домашней лапши с фрикадельками. Только теперь, опустившись у: своего места возле стола и уловив вкусный запах молотой говядины, вспомнил, что так и не поел за весь день. До собрания не успел, а потом… Показал головой в сторону комнаты дочери:

— И часто они так… заседают?

— Что ты имеешь в виду? — холодно поинтересовалась Нина Павловна. — Развлекаются много? Да уж не так, как мы с тобой в свое время!

Помолчала так же недружелюбно и добавила:

— А ты хотел бы, чтобы она жила по-другому? Светка развлекается ровно столько, сколько и другие. Не больше и не меньше.

Было ясно, что разговора не получится и лучше помолчать. А хотелось поговорить. И о Светке, и о тех, в училище. Когда-то Нина Павловна интересовалась его служебными делами, более того, горячо вникала в них. И теперь, вероятно, могла бы что-то подсказать, помочь советом, как бывало. Жена и слушать не хочет про его девочек, отмалчивается с таким презрением, что у него и язык не поворачивается продолжать разговор.

Ночью опять не спалось. Перебирал в памяти те несколько фраз, которыми перебросился с женой за ужином, вспоминал живые, ясные лица гостей дочери и тех, на собрании в училище, словно подернутые глухим безразличием… Что же это такое?.. Да, он обвиняет родителей некоторых девочек в преступной безответственности перед детьми, однако его самого тоже не очень-то воспитывали, если разобраться. Но вот ведь не вырос же он хулиганом, бездельником, хапугой! А Светка… Уж с ней-то понянчились! Мать сама водила ее и в музыкальную школу, и на фигурное катание, и в театры, а что из нее выросло? Еще неизвестно.

Что думают обо всем этом Майя, Маргарита, Серафима? За какие-то два-три месяца он успел привязаться к этим женщинам, проникся к ним доверием. В их обществе ему теперь интереснее и лучше, чем дома. Но… в их глазах он, директор, должен обо всем иметь собственное мнение. Ему не пристало показывать перед членами коллектива своих сомнений растерянности.

Дина! Вот перед кем он может выговориться до конца, только Дина, пожалуй, и не захочет теперь его видеть. Молчал столько! Она тогда, еще по осени, позвонила ему сама, предложила встретиться, а он замотался со своим училищем и не сумел выбраться. Так уставал и душой и телом.

Это произошло еще до училища. Он возвращался из командировки в Москву. Всегда предпочитал самолет, а тут махнул на него рукой: погода стояла такая, что было неизвестно, что лучше — сидеть в ожидании в аэропорту или выспаться на вагонной полке.

Сначала в купе то и дело менялись попутчики, а на вторую ночь остался совсем один. Вернулся после ужина из ресторана и сразу же завалился спать, благо, коротать время было не с кем, газеты были прочитаны, а захватить с собой книжку он не догадался. Отвык с самолетами от долгой дороги.

Проснулся, естественно, рано. И сразу же смежил веки. Решил, что почудилось. Напротив, на второй нижней полке купе, сидела молодая женщина. Расчесанный на прямой пробор, застилая ей грудь, плечи, струился поток волнистых темно-русых волос. Они были очень хороши, отливающие золотом, тонкие, должно быть, очень мягкие. Женщина, видимо, собирала их в узел, в руке у нее была расческа, на столике — шпильки, и загляделась в окно. Черты липа четкие, некрупные, а глаза девичьи, влажные, удивленно распахнутые, сине-серые, с лиловатым оттенком.

«Как те фиалки», — вспомнил он, и так же, как тогда, в сердце вдруг упруго толкнулась радость. Она помогла побороть невесть откуда взявшуюся робость:

— Доброе утро! А я сплю и не знаю, что у меня новая попутчица.

— Доброе утро, — голос у женщины прозвучал довольно сдержанно. Она с явным сожалением оторвалась от окна и принялась за волосы. Она так быстро собрала их в узел, что у него вырвалось невольно:

— Ну, что вы!.. Прятать такую красоту! Странный вы народ, женщины!.. Побрякушки на себя всякие навешиваете, а такую красоту прячете.

— Не будешь ведь так ходить! — усмехнулась попутчица.

Искренность его восхищения, видимо, все же подкупила ее, глаза потеплели. Когда она уложила волосы в узел, стали видны ее неширокие плечи, высокая шея. На ней была светлая шерстяная кофточка без застежки и клетчатая юбка с разрезами по бокам. Такой же жакет висел у двери рядом со светлым пальто.