Раиса Белоглазова - Ритка

Изменился и город вдали, взбираясь по сопкам в белой дымке. И все вокруг было полно такой неизъяснимой красоты и прелести, родное до боли в сердце, что у нее вдруг навернулись на глаза слезы.

Так ведь это еще не все — ее беда, ее разочарование! Жизнь-то продолжается, и она так хороша, что достаточно уже хотя бы только видеть ее, вдыхать этот чистый влажный воздух, слышать запах оттаявшей земли, нагретой солнцем сосновой хвои. Это только она, Ритка, такая несчастливая, но счастье-то все равно существует на свете! Есть и люди хорошие, не все же такие, как Андрей!.. Да, а он все-таки решил написать ей!

Достала письмо, но не распечатала его, посидела с конвертом в руках, не в силах оторвать взора от того, что происходило вокруг. Все! Кончилась зима, отлютовала, и впереди первая, самая радостная зелень, фиолетовое пламя багульника на сопках, яркие жарки с резными листьями и прохладная речная волна, и теплые, как парное молоко, долгие июньские сумерки, когда заря сходится с зарей. Все это снова будет когда-нибудь и у нее, Ритки. И зачем ей кто-то еще? Можно великолепно обойтись и одной.

Прежде чем распечатать конверт, оглядела его. Письмо было толстое, возможно, в конверт вложена фотокарточка? Писать Андрей, насколько она помнит, не очень-то горазд. Ну, конечно, всего полстранички!

Он писал, что вкалывает в тайге, в леспромхозе, что житуха вообще-то ничего, только вот со жратвой не очень-то, а его муттер, видать, так увлечена своей семейной жизнью, что он не может допроситься у нее посылки. Вернее, посылки-то она шлет, но все какую-то ерунду — чеснок, сахар, Шерстяные носки. Выражал надежду, что уж она-то, Ритка, не заставит его долго ждать ответа и сообщит свой точный адрес.

После подписи; «твой А.» — была приписка:

«Ты всегда интересовалась стишками. У нас тут один сочиняет. Посылаю тебе его стих. Может, он и не очень, сама знаешь, я в этом особо не разбираюсь, зато здорово похоже на нашу жизнь».

Стихи были переписаны на отдельном листке и уже другим почерком. Прочитала их раз, другой…

«В окна хлещет проливным дождем, сохнут полинялые тужурки…» Сохнут под дождем?.. А это вот: «И даже глубже» автору понадобилось явно для рифмы. А вообще-то ничего написано. Видишь этих парней. «Умные о стоящем грустят, глупый о потерях мелких тужит». Интересно, кто он, этот автор? За что, за какие проступки оказался там, рядом с Андреем? Но он лучше Андрея. Прозорливее, умнее даже. Конечно! И это хорошо, что рядом с Андреем есть такие. Может, и он научится думать? Научится ли? Пока по его письму не видно… Нет, не пошлет она Андрею свой адрес! И что она ему напишет? Полное письмо упреков? Так ей себя надо больше упрекать.

Снизу, от мастерских, вдруг раздался, — враз, будто прорвало что-то, — гомон девичьих голосов. Закончились занятия. Здесь ее не найдут. Никто из девчонок и не знает об этом пеньке. Можно дождаться, пока все уйдут на ужин, и пройти в изолятор. Успеть бы только застать Зойку, угостить ее рыбой. Мать расстаралась, достала где-то кусочек балыка.

Письмо Андрея, если и потеряется, не жалко, пустое оно а вот стихотворение надо припрятать, перечитать еще.

Зойка неожиданно согласилась поужинать вместе, предложила деловито:

— За хлебом сбегаю…

Она принесла две порции пшенной запеканки, которую давали на ужин, и чайник.

— После солененького чаю непременно захочется… Нет, ты меня не уговаривай, компот я не буду. Вот конфетку возьму.

Отяжелев от еды, Зойка откинулась на постель, поинтересовалась:

— А ты чего сегодня такая?.. Не хмурая, а… вот даже и не поймешь. Мать что сказала? Ты вообще… молчишь больше. Я так не могу. У меня что на уме, то и на языке. И без людей я не могу.

— А чего они тебе, люди? У них одна забота: прожить полегче. А так…

— Вообще-то ты верно, — согласилась Зойка. — Такие уж они! И все равно я без них не могу. Заговорит, бывало, со мной та же Богуславская, я и ей отвечаю. Бесхарактерная потому что. А ты… ты совсем другая. Хорошо с тобой, — вскочила она, — но побегу. Сама знаешь, изложение у нас завтра. Правила хоть повторить!

Зойка стеснялась преподавательницы русского языка и литературы, старалась выполнять уроки по ее предметам получше. Только это не всегда получалось. Русский и литература давались Зойке с трудом.

Поговорили еще немного о Майе. Ритка и не предполагала, что на следующий же день ей самой придется встретиться с преподавательницей литературы.

Застряла с утра в изоляторе, поджидая фельдшерицу. Виктория Викторовна все не появлялась. Вместо нее в дверях показалась вдруг внушительная фигура Майи Борисовны.

— Послушай, Рита, — учительница уселась на стул. — Твой врач не будет сердиться, если я привлеку тебя к работе в библиотеке? Понимаешь, там работал такой человек, все запустил. Сейчас приняли новую библиотекаршу, но у нее все время болеет ребенок.

— Надо было принять бездетную.

Щеки у Майи впалые, а скулы очерчены четко и слегка выдаются, но это не портит лица, наоборот, придает ему особую прелесть. Теперь лицо у нее вспыхнуло, глаза сузились, тут же поднялась со стула, однако голос прозвучал ровно.

— А тебе что, трудно? Не хочется? Я-то думала, тебе будет интересно. С книгами.

— Ах, вы обо мне? Чтобы я, значит, не скучала? Спасибо!

— Господи! — преподавательница устало направилась к двери. — Все-то вы одинаковые, оказывается! Вроде бы напереживался человек, и другого понять в состоянии, так нет!

Майя закрыла за собой дверь. А Ритка торопливо опустилась на койку. И что ее дернуло за язык? Чего ее все время тянет говорить дерзости, грубить? Человек пришел по-хорошему. Да и в самом деле было бы интересно порыться в книгах.

Преподавательница литературы нравилась многим. Правда, совсем не так, как Лаврентьевна. Майю побаивались. А некоторые недолюбливали. Из зависти. И учительница она хорошая, и женщина красивая, и муж у нее офицер, двое детей. Счастливая. Счастливым здесь, в училище, не доверяют. Считают их толстокожими. О Майе такого не скажешь.

Виктория Викторовна пришла уже в двенадцатом часу. Перебирая шприцы в железной коробке, принялась за свое: