Раиса Белоглазова - Ритка

Учительница сказала, что хотелось бы превратить этот вечер для девочек в праздник.

Порадовать, взволновать так, чтобы запало в душу, осталось что-то в ней. День и время она может назначить сама.

Предложила понедельник. Свой выходной день. А что исполнить — это она еще продумает. Только пусть ей скажут, чьи стихи девочки будут читать на вечере.

Положила трубку, повторила про себя: Пушкин, Баратынский. Фет. И советские авторы. О любви. Пожалуй, больше всего к такой тематике подойдут старинные русские романсы. Отобрать их потщательнее. Однако и современное что-то надо…

Показала список театральному пианисту Бенедикту Вениаминовичу, объяснила ему, что к чему. Пожевав бесцветными губами, потерев платком лысину, безотказный старик согласился поехать в училище. Предложил даже: «Может, захватим и гитару?»

В понедельник наметила с утра: платье из черного гипюра. Самое любимое. И серьги, а то она вечно их забывает. И обязательно в парикмахерскую.

— Ты, никак, Динушка, перед начальством каким собираешься петь? — заметила тетя Настя. — Так стараешься!.. Что, к этим разбойницам едешь? Нешто они понимают?

Объяснила старухе:

— Перед этими девочками надо обязательно хорошо петь, быть красивой!

Копнин предложил заехать за ней. Отказалась, объяснив, что нужно в парикмахерскую. И неизвестно, сколько она там пробудет. И вообще, ей лучше одной, собраться внутренне. Он помолчал, озадаченный.

— Я хотел бы, чтобы и для вас этот вечер стал отдыхом.

Не стала ему разъяснять: работа артиста всегда работа, в какой бы аудитории он ни выступал.

На первое отделение все-таки опоздала. Из-за парикмахерской и такси. Копнин встретил у проходной, упрекнул сердито:

— Ну вот! Что я говорил? Это вы за свое упрямство наказаны.

Попросила его показать зал из бокового входа, чтобы не смущать чтецов. Теперь заметно разволновался он.

— Небогатый у нас зал. Вам, небось, и не приходилось в таких выступать? Даже и не радиофицировали еще.

Постояли в глубине открытых дверей. На сцену как раз поднялась тоненькая светловолосая девочка в коричневом платье без передника.

— Одна из самых светлых личностей у нас, — представил девочку Копнин. — И в то же время трудная девчонка. С характером. С независимым таким складом мышления.

— Отца нет? Пьет?.. Ясно.

Читала девочка не по-школьному, не декламировала, говорила просто, с той внутренней убежденностью, которую не заменит никакая выучка. И совсем не юношеское, полное женской горечи стихотворение «Может, на день, может, на год целый эта боль мне жизнь укоротит…»

— Вероника Тушнова. Из сборника «Сто часов счастья», — вспомнила вслух она.

— А я не знаю, — не сразу отозвался Алексей Иванович. Голос прозвучал виновато. — Плохо я в них разбираюсь. В стихах.

Обернулась, подняла к нему лицо. Не отвел взгляда, в глазах горечь. Торопливо достал папиросу.

— Что ни говори, а обездолила нас война. Не только юности лишила, но и всего того, с чего человек обычно начинает жизнь. И, как ни странно, с годами я чувствую это все острее. Раньше все надеялся: наверстаю. А теперь уже видишь: нет, не успел и не успеешь.

Напомнила, чтобы хоть немного смягчить его горечь:

— Зато вы, фронтовики, знаете то, чего не дано познать нам.

Он понял, благодарно сжал плечи и тотчас торопливо выпустил их.

— Сейчас, в перерыве, я познакомлю вас со своими музами-вдохновительницами. Вон они сидят, в первом ряду: Маргарита, Майя и Серафима. Без них я бы и десятой доли не сделал.

Это его объяснение заинтриговало. Было интересно посмотреть на женщин, с которыми он общался ежедневно, которые были его единомышленницами.

Первое отделение было рассчитано всего лишь на сорок минут. На этом настояла Майя:

— Пусть им лучше немного не хватит. Потянутся потом к книжкам, дочитают. Важно расшевелить, пробудить интерес.

…Кажется, женщины разволновались, когда Копнин ввел ее в комнату, где они собрались во время антракта. Но это чувство скованности вскоре рассеялось. Со смехом выпроводили директора и принялись помогать ей одеваться. Попросила учительниц:

— Последите, пожалуйста, как девочки будут слушать. Для меня это очень важно.

На грудь к вырезу платья приколола белые звездочки воскового плюща. Отщипнула их от теткиного цветка перед самым уходом из дома. На черных кружевах белые, будто вырезанные искусным мастером звездочки выглядели очень эффектно.

— Без грима вам еще лучше, — заметила Серафима. — Да, я слушала вас и в «Пиковой даме», и в «Хованщине». Даже цветы вам однажды посылала. Астры.

— Понравитесь вы девчонкам, — подбодрила Маргарита.

Подала голос и Майя:

— Пусть посмотрят, послушают. Еще Глеб Успенский сказал: красота, она выпрямляет.

Бенедикт Вениаминович уже опробовал инструмент, а пока шла первая половина вечера, напился чаю, вытер клетчатым платком испарину на лысине и засеменил на сцену. Вышла вслед за ним, оглядела притихший, ожидающий зал. Лица как лица. Преобладают широкие скулы, вздернутые носы. Пожалуй, этим лицам не хватает юношеской свежести. И живости. В одежде, в прическах неумелая претензия на оригинальность. Проговорила, задерживая взгляд то на одном, то на другом лице:

— Девочки, я буду петь по своему выбору. Но каждая из вас может заказать и свою любимую вещь. Мы с Бенедиктом Вениаминовичем постараемся выполнить ваши пожелания.

Кажется, залу это понравилось. И все же первый романс, «Не пробуждай воспоминаний», он встретил весьма сдержанно. Завоевать зал было не так-то просто. На «Вишневую шаль» он откликнулся уже живее, а на «Не говорите мне о нем» опять отозвался было холодком неведенья. Это было именно неведенье. После слов: «Ах, говорите ж мне о нем!» зал замер, как единое существо, затаил дыхание и вдруг обрушился аплодисментами. Девчонки не только хлопали, они топали ногами, кричали «браво» и «повторите», «Ну, пожалуйста!» И так долго не могли Угомониться, что Серафима вынуждена была подняться с места. Ее поняли, зал смолк враз, будто выключили водопад.

Спела им и несколько современных произведений, в том числе «На тот большак, на перекресток». Пела и чувствовала на себе полные признательности глаза. Конечно же, больше всего их трогал рефрен песни: «Но как на свете без любви прожить?»

Заказывать что-либо они стеснялись. Поднялась только одна из девочек, хорошенькая, похожая на Мальвину из кукольного театра Карабаса-Барабаса, белокурые кудряшки, открытые глаза со стрельчатыми ресницами, губы бантиком.

— А по-итальянски вы поете?

Спела им тарантеллу.

Когда она сказала, что, пожалуй, пора прощаться, они приняли это послушно, не стали, как это бывает обыкновенно в других аудиториях, просить спеть им еще, кое-кто поднялся, было, уже, Серафима жестом приказала всем оставаться на своих местах. И тут в дальнем конце зала появилась та девочка, что читала со сцены стихи Вероники Тушновой, тоненькая, как свечечка. Пошла между рядами, высоко вскинув светловолосую голову и вытянув перед собою руки. На руках у нее лежал выполненный на холсте портрет Нефертити, а на нем две белых гвоздики. Девочка шла к сцене так красиво, так торжественно? Вероятно, это и подняло зал, они хлопали теперь стоя, в такт.