Эльмар Грин - Рассказы

Милиционер и Эльмар Уйт держали наготове револьверы, но не стреляли.

На краю островка нога Алекса застряла, провалившись в трясину, и сын мельника едва не настиг его.

— Ай, ай! — опять закричал Алекс отчаянным голосом. — Спасите! Спасите!

И, оставив сапог в трясине, он прыгнул плашмя в черную грязь, почти достав своими длинными руками до ног Эльмара, стоявшего на крайней кочке.

Тогда сын мельника широко размахнулся и, густо крякнув, послал ему вслед топор.

— Стой! Не смей! — крикнул милиционер, но опоздал. Топор, пролетев по воздуху, влепился обухом в затылок Алекса, и в наступившей тишине все услышали, как хрустнул его череп.

А сын мельника, не спуская с Алекса глаз, быстро перебрался по скрытым доскам через грязь и, подхватив застрявший в кочке топор, снова замахнулся над его головой.

— Ты куда? Назад! — крикнул Эльмар, отпихивая его.

Но сын мельника никого и ничего не видел, кроме головы Алекса, и опять лез к ней с топором в руках. И при этом он так нахмурился, что густые брови и волосы соединились вместе над его маленьким лбом. Он лез вперед, как бульдог, тяжело сопя и сжимая в руке топор. Он непременно хотел убить Алекса.

— Назад! — опять крикнул Эльмар и, вырвав у него топор, толкнул его так, что он сел в сырой мох.

— Что с тобой? — спросил Эльмар.

— А чего на него смотреть, — проворчал сын мельника, — тюкнуть и кончено. Столько пакостил, гад... и нас чуть не спалил... нечего ждать, когда очухается.

Эльмар посмотрел на него внимательно и ничего не ответил. Он выглядел очень усталым, огромный Эльмар Уйт. Его крупное лицо осунулось, и глаза были красны от бессонных ночей. Одна щека была расцарапана о сучья, и из нее сочилась кровь.

Он помог милиционеру повернуть лежащего и осторожно вытер платком запачканное лицо Алекса. Милиционер стал на колени и приложил ухо к груди Алекса. А люди смотрели на них с ближних и дальних кочек и островков, отрезанные друг от друга трясинами.

— Мы там гнездо его нашли, — степенно сказал старый мельник, обтирая голенища пучком сырого мха, — давно чуяли его тут, и вот поймали наконец...

И он мрачно переглянулся с сыном, и они застыли в ожидании около трясины, оба тяжелые и угрюмые, словно две темных болотных ели перед бурей, которая грозит вырвать из земли их цепкие корни.

Старый Уйт яростно плюнул на раскисшую землю и воткнул в нее лопату с такой силой, что на поверхности осталась торчать одна рукоятка. Нет, чорт подери! Они думают, что если они урезали его со всех сторон и бросили на пустыре, то он пойдет им кланяться? Не пойдет он им кланяться. Они сами придут к нему кланяться. В прошлом году сын пришел просить два мешка ржи? Пришел. Ну и в будущем году придет. Ничего, что в этом году они напихали себе амбары. Хорошее лето было, вот и напихали. А в позапрошлом году чуть с голоду все не подохли. И подохнут еще не раз, черти!

Старый Уйт сел у камня, прислонившись к нему спиной, и свернул цыгарку.

Вот она, вся его земля, перед глазами: слева идет дорога, справа — ручей, и там, где они сходятся, — конец его владениям.

Да и какие это владения!

Слева пашня вся покрыта свежими пнями. Здесь в прошлом году шумели ели и осины и русские дети собирали чернику. Он вырубил этот лес прошлой зимой и неделю тому назад снял первую пшеницу.

Немного дальше, вдоль дороги, еще один холм покрыт лесом. Там он сделает пашню в будущем году. А еще дальше, внизу, там, где ручей пересекает дорогу, тянутся сплошные болотные заросли. Там нужно все вырубить, вырвать с корнем и прокопать канавы, чтобы получить сено. Там еще можно и запахать кое-что под лен.

А справа, вдоль ручья, где давно все расчищено, нужно сделать запруду, чтобы весной заливало, а то трава растет почти до пояса, но пустая — одна осока. Нужно сделать ее жирной и густой. А потом везде нужно убрать камни и снова удобрять, удобрять.

Да что там говорить! Много еще нужно пролить пота и испортить крови, чтобы сделать землю настоящей.

Черти проклятые! Они забрали у него всю самую хорошую, самую любимую, обработанную и удобренную землю там, за этой проклятой дорогой. У него такой земли больше не осталось, если не считать огорода и десятины полторы за старым садом. Много ли с них возьмешь? Он привык запахивать большие пространства. Один лен занимал у него десятин пять. А тут бросили его на этом клочке.

И ведь как просто его надули. К нему пришли и сказали:

— Вы не хотите итти в колхоз, а ваш сын идет; значит, вам нужно разделиться. Ну и посудите сами, что удобнее всего отдать сыну ту часть, которая за дорогой: и по количеству подходит и для колхоза удобнее, потому что вся земля будет вместе по ту сторону дороги.

Он тогда ничего не ответил. Что он мог ответить? Он сам видел, что так удобнее.

Еще бы не удобнее! Новый дом там был почти готов, осталось покрыть крышу и поставить печь.

Вместо того, чтобы переехать в тот дом всем семейством, как они раньше предполагали, и пересадить туда же старый сад, вместо этого дом займет сын со своей молодой женой и будет жить в центре самой хорошей земли, а отец, мать и сестра попрежнему будут коптеть в старой избе. Чего ж тут неудобного? Все удобно...

Ну хорошо. Пусть отец, мать будут коптеть, пусть сын займет новый дом. Он молодой, у него жизнь впереди, и ему больше нужно. Но земля! Самая хорошая земля, черная и рыхлая, как украинский чернозем; земля, которую он и весной и осенью с такой любовью удобрял навозом и торфом; земля, которую он насытил суперфосфатом и очистил от камней — та земля не достанется даже сыну. Вот чего не хотел допустить старый Уйт. Поэтому он промолчал тогда.

Но что он мог сделать? Через два месяца новый дом был готов, и сын ушел. И земля тоже ушла...

И вот он три года бьется без сына на этом пустыре.

Старый Уйт плюнул на цыгарку и встал.

Солнце уже опустилось низко и покраснело, и небо давно прояснилось. Только на западе теснились обрывки туч — остатки недавнего дождя. Их нижние края тоже начали краснеть. Зелень выглядела ярче, и справа, из-за ручья, двигался воздух, насыщенный свежими запахами леса.

Старый Уйт покосился налево, через дорогу, где трещал трактор, на котором работал его сын, выехавший в поле после дождя. Он точно дразнил отца, шутя переворачивая на его глазах за короткий промежуток времени огромные пласты земли.

Все они теперь издеваются над ним. Сегодня утром в дождь по его земле прошла в лес целая бригада, одетая в дождевики, с топорами и пилами в руках. Может быть, они хотели показать ему, что для них никакой дождь не может быть помехой. Ну хорошо, пусть показывают, но зачем ходить по его земле? Какое ему дело до того, что через его землю они могут сократить себе путь к лесу? Его это вовсе не касается. И пусть не думают, что он без конца будет им позволять прокладывать тропинки по своей земле. Вот пусть-ка сунутся вечером снова на его землю, он их проучит...