Эльмар Грин - Рассказы

Большой двор давно покрылся жидкой грязью от крупного весеннего дождя. А дождь все лил в эту грязь, делая ее еще жиже и еще глубже. Ему не было никакого дела до того, что посреди этой грязи один маленький человек бил другого маленького человека.

И ветру тоже не было до этого никакого дела. Он помогал дождю разбрызгивать водяную пыль. Ветер совсем сошел с ума в этот вечер. Он метался между постройками, расшвыривая по двору все, что попадалось под его пьяные руки. Он хватал с крыш пучки соломы, мокрые дранки, подбрасывал их высоко вверх и хлестал клочьями дождя на все четыре стороны.

Но два человека посреди двора не обращали на него внимания. Они были слишком заняты друг другом. Один человек бил кулаком по мокрому лицу другого, державшего в руках охапку дров. А тот выл от боли, склоняя лицо к дровам и пачкая их кровью, капавшей из носа.

Ему, видимо, не хотелось выпускать дров из рук. Но когда он получил удар ногой в живот, он выпустил дрова в жидкую грязь и скорчился.

Это был жестокий удар. Он вызвал угрожающий звук из горла человека, получившего этот удар. И этот человек так решительно шагнул вперед, что другой оторопел сначала и отпрыгнул назад, но потом схватил полено и крикнул: «Убью!»

Он очень громко и пронзительно крикнул это слово. И он был так страшен в своей ярости, которую не могли погасить холодные потоки дождя, и так решительно замахнулся поленом, что человек, выронивший дрова, испугался и побежал прочь.

Он побежал через весь двор, скользя в жидкой грязи на своих кривых ногах. А за ним гнался человек с поленом.

Они одновременно вбежали в маленькое строение, стоявшее в конце двора.

Внутри этого строения вечерние сумерки уже скопились настолько густо, что даже огонь, разведенный под большим котлом, вмазанным в печь, не мог разогнать эти сумерки.

Но все же свинья с поросятами из своего жилища видела сквозь щель в стене, как при розовых отблесках огня один маленький человек подымал над головой кусок дерева и опускал его очень часто на голову другого маленького человека. А тот корчился, зарываясь головой в пустые картофельные мешки. Свинья вопросительно хрюкнула и ткнула рылом в дверцу, через которую обычно выливалась к ней пища.

Тогда один человек вышел из маленького закопченного строения, потрясая кулаками и извлекая из горла визгливые и угрожающие звуки.

А другой полежал еще немного, прижимая руки к голове, потом встал, покачнулся в сторону огня, поддал ногой догоравшие под котлом поленья и тоже медленно вышел на двор.

Через минуты три он вернулся и бросил охапку грязных, мокрых дров на земляной пол у двери. Выбрав несколько поленьев, он сунул их под котел и сел перед огнем на пустые картофельные мешки.

Пламя окрасило его тусклые глаза в розовый цвет. Человек плакал, и прозрачные слезы его блестели. А из горла его вырывались звуки, выражавшие горькую обиду. Такие звуки можно услышать от некормленого пса, мокнущего под крыльцом. За стеной еще раз хрюкнула свинья, ожидавшая ужина. По шуму и запаху, доносившемуся из кухни, она вообразила, что пришло время услышать скрип раскрывающейся дверцы и шлепанье жидкой пищи о корыто. Но ни скрипа, ни шлепанья не последовало. Она еще раз хрюкнула с недоумением. Она знала, что пришло время пополнить запасы соков, высосанных из нее поросятами. Но делать нечего. Человек, сидевший у огня, оставался глух к ее намекам. Пришлось опять зарыться в солому. Она сделала это осторожно, чтобы не раздавить розовые визжащие комочки, бегавшие у ее сосцов. И на всякий случай она выставила из соломы одно ухо, чтобы не прозевать приятного скрипа дверцы.

Человек вслух изливал свою горечь, ковыряя ногою в горящих поленьях. Он размазывал мокрым рукавом кровь по мокрому лицу и силился понять что-то очень важное, пристально глядя на огонь.

Но огонь только бросал отблески на черные стены и отражался в тусклых глазах, не давая никаких объяснений. Дождь барабанил по дранкам крыши, и выл ветер над потолком.

В большом котле что-то закипало. Оттуда в щель деревянной крышки забили струйки пара. В кухне запахло вареным картофелем и капустой.

А он смотрел на огонь и силился понять что-то очень важное.

Но он, наверно, ничего не мог понять.

Никто не говорил о Пиетри Ойнас, что он плохой парень. Нельзя было этого про него сказать. Все знали, что у него была очень добрая душа и тихий нрав.

Только иногда он вел себя как-то странно. Он умолкал вдруг среди разговора и смотрел прямо перед собой своим тусклым взглядом, хлопая белыми ресницами. При этом руки его слегка поднимались и протягивались вперед, шевеля пальцами, словно они хотели схватить что-то, стиснуть, может быть смять, стереть в порошок. Потом он падал вперед лицом, не сгибая колен, и начинал бить ногами и головой обо что попало. Губы его покрывались пеной и издавали хриплые звуки, похожие на икоту. А тело перелетало с одного места на другое с такой легкостью, словно две большие невидимые руки перекладывали его с места на место, ударяя о землю то боком, то лицом, то коленями.

Иногда эти руки сгибали его в дугу и ставили на голову и ноги, наподобие арки; потом опять бросали о землю.

Люди отодвигались от Пиетри в этот момент, потому что пальцы его беспрерывно шевелились, хватая воздух. Это были толстые крючковатые пальцы, которые сжимали очень сильно.

Даже сам старый Уйт не мог разжать эти пальцы. Он мог бы переломить у Пиетри хребет одним ударом своей руки, но он не мог разжать эти пальцы. Люди отодвигались от Пиетри в этот момент и смотрели на него с опасением и жалостью. А потом он опять затихал, вставал на дрожащие ноги и шел прямо, не разбирая дороги.

Если его не останавливали в этот момент, то он уходил далеко в лес или на болото и потом долго разыскивал дорогу домой.

Его нужно было останавливать в этот момент. После припадка он был слаб, как ребенок, и не был опасен.

И никогда припадок не случался с ним два раза подряд.

Люди жалели его и удивлялись, почему о нем никто не заботится, почему никто не старается его вылечить? Неужели парень так и пропадет? Разве он не работает, как лошадь? Почему он получает побои вместо благодарности? Этого никто не мог понять.

Пиетри тоже напрасно силился понять это, глядя на огонь. Огонь разгорался, озаряя заплаканное, вымазанное в крови лицо, но ответа не давал.

Пиетри не знал своей фамилии. Старый Ойнас говорил, что у него никогда не было фамилии. Старый Ойнас добавлял к этому, что он и имя-то получил по ошибке, что такому ублюдку не следовало давать человеческое имя.

Но когда представитель рабочкома, обходя хутора, заглянул к старому Ойнасу и спросил его о Пиетри, то Ойнас ответил, что Пиетри — его приемный сын и что фамилия Пиетри — тоже Ойнас. Вот тут нужно было что-то хорошенько понять и решить. Но Пиетри ничего не мог понять и решить. Он очень мало знал о своем детстве.