Евгений Нечаев - Под горой Метелихой [Роман]

Чтобы дойти до деревни от того места, где оставил Андрон трактористов, нужно затратить час. Без счета, как себя помнит, хаживал этой тропой Владимир: обед носил, сначала на жнивье, а потом уж и к трактору, когда сам стал работать; миновал косогор с березняком, по жердям махнул через Каменку — вот тебе и огороды Озерной улицы. С завязанными глазами пробежал бы за полчаса. В первый раз вот так получается, что идут-идут, а тропе и конца не видно, и не хочется — ох как не хочется, чтобы деревня вдруг показалась!

А всему причиной она — Нюшка. С того самого дня, как судили Артюху, понял Владимир, что Нюшка имеет над ним какую-то силу; тянет она его, дразнит, а сама увертывается. Смотрит издали, манит, а вдвоем остались — глаз на нее не поднять: строгая. И откуда что взялось! Давно ли по носу щелкал, на переменах за косы дергал? Попробуй сейчас! Поведет глазом — и пальцем не шевельнешь, молчит — и тебе слова не выговорить, а смеяться примется — и сам не удержишься, дурак дураком. Сердился на себя за это Владимир, а поделать с собой ничего не мог: уж больно хороша была Нюшка, когда смеялась. Залюбуешься!

Вот и сегодня, после того как уехал Андрон, договорились они со старшим трактористом, что Владимир сядет за руль с полночи. Екимка отправился было домой за хлебом, и вот тебе Нюшка с подругами — «хотим на тракторе прокатиться!» — и одна за другой на крыло карабкаются. В другое бы время шугнул их Владимир, не дожидаясь, пока тракторист слово вымолвит, а тут согласился:

— Ладно уж, до леска провезу.

Ну и поехали. Довез до леска — не слезают; дал полный круг — двое спрыгнули, а Нюшка осталась.

— А что, если я попробую на плуг пересесть? — спросила она улыбаясь. — Братец-то задается уж больно, а если и я сумею? Ну хоть маленечко, хоть до дороги.

— Свалишься, чего доброго, — пытался отговорить ее Владимир, — да и раму тебе не поднять: четыре отвала — не шутка!

— Подниму! Трогай! — А сама по-прежнему улыбается.

Как тут откажешь? Выжал Владимир сцепление, повернулся боком, полегоньку тронул, всё смотрел, как она с рычагами управится. Всё правильно получилось у Нюшки: лемеха, как нож в масло, в землю врезались, поднялись тугие пласты на отвалах, опрокинулись и ровно улеглись один к другому. Нюшка смеется от радости.

Вот и дорога проезжая; повернулся опять Владимир на своем сиденье: Нюшка всем телом повисла на рычаге, изогнулась, лемехи вышли наружу в придорожной меже, а за накатанной колеей снова ушли в землю. Поехали дальше. И так до тех пор, пока солнце не склонилось к закату, пока тракторист не поднялся. Выспался, подобрел, на меже поднял руку:

— Ладно, парень, слезай. Приходи ужо утречком, отдохни в деревне.

— Девку-то запылил — посмотри, на кого похожа, — ворчливо говорил он, минутой позже усаживаясь на место. — Отмачивать теперь надо!

По дороге к дому поле гороховое попалось, отбежала в сторону Нюшка, пригнулась, с головой упряталась в перевитые длинные стебли; прыгают в глазах у нее озорные бесенята.

— Помню, маленькая была, знаешь, как страшно в чужом горохе!

— Эка важность — в горохе! Со мной и похуже бывало.

Дальше шли по кустам с охапками зелени, вылущивали из стручков горошины. Те, что покрупнее, помягче, Владимир незаметно собирал в руку, сыпал потом в протянутую ладошку Нюшке.

— А из стручка сразу — слаще! Вот так. — Нюшка находила стручок, зубами срывала верхнюю спайку, чуть прикусывала у пальцев раздавшиеся створки стручка и выдергивала его прочь.

— Верно ведь, слаще? Эх ты, не умеешь!

За кустами — сосняк. Мерно покачиваются густые, раскидистые вершины. Кажется, вспоминают сосны что-то свое, далекое, стертое временем. Владимир замедлил шаги.

Тропинка вильнула на луговину, нестройный шум сосен заглох, на смену ему нарастал клокочущий рев Красного яра. Розоватая дымка, как всегда, колыхалась над омутом, внизу билась, негодовала Каменка. И здесь не хотелось разговаривать громко: неуемная сила воды останавливала разбежавшиеся легкокрылые мысли, направляла их в сжатое русло. И мысли становились другими — весомее, с резкими гранями. Это уже не мечта — раздумье.

В полверсте вниз от Красного яра Каменку можно вброд перейти, там же на трех столбах — жерди положены, а еще подальше опять котловина с мелким промытым песком по берегу.

— Пойдем искупаемся, — предложил Владимир.

— Скажешь тоже! — Нюшка пожала плечами. — Как же я при тебе купаться-то буду?

— А кто нас увидит?

— Купайся, я подожду.

На берегу Нюшка скинула кофту, разулась, зашла по колено в воду, вымыла руки, шею. Владимир плескался на середине реки. Когда надевал рубаху, она скаталась валиком на плечах.

— Подожди, поправлю, — сказала Нюшка и долго смотрела на розовые наплывы над левым соском. Осторожно притронулась пальцем, шепнула одними губами: —Бедный ты мой!

Владимир приподнял ее голову, заглянул в глубину потемневших глаз:

— Почему это «бедный»?

— Так… — Нюшка вздохнула. — Помнишь, в больницу к тебе приходила. А ты? Если бы вот со мной так же самое… Пришел бы?

Обнял Владимир Нюшку, крепко прижал к себе. И она обвила его руками.

В этот же вечер, возвращаясь к деревне лесной тропой от барского дома Ландсберга, шли еще двое: Николай Иванович и Маргарита Васильевна.

— Действительно прекрасная мысль, — говорила девушка. — Электростанция на Каменке и санаторий «Колхозник» — это, право же, замечательно! Я уже вижу всё это!

— И как вам оно представляется? — спросил учитель.

— Как? — Маргарита Васильевна мечтательно улыбнулась. — А вот так… Я пока о санатории… барский дом полностью восстановлен. Здесь — главный корпус: палаты для отдыхающих и столовая. Пруды очищены, на озере — лодочная станция. У пруда и в аллеях парка — красивые беседки. В санатории — постоянный штат врачей, уютные комнаты. И отдыхают здесь, лечатся рядовые колхозники по бесплатным путевкам.

— И как скоро это осуществится?

— А почему вы меня об этом спрашиваете? Разве мне первой пришла в голову эта мысль?

— Ну а всё-таки?

— Если вашим предложением заинтересуются в Бельске, а то и в Уфе, годика через три-четыре будем праздновать открытие.

— А я думаю — раньше, — заражаясь оживленностью Маргариты Васильевны, подхватил Николай Иванович. — Вся округа поднимется. И я тоже вижу, но пока еще только штабеля бревен на усадьбе, печников и плотников. С этого ведь начинать будем. Огромная предстоит работа. Дух захватывает!

— А как же с очками? — не переставая улыбаться, спросила Маргарита Васильевна.

— С какими еще очками?

— Вот я вас и изловила на слове! — Маргарита Васильевна забежала вперед и, круто повернувшись, остановилась перед учителем, откинула голову. — Я говорю о тех самых интеллигентских розовых очках, которые, по вашему мнению, мешали вам видеть настоящее дело. Вспомните наш разговор, когда вы сетовали на какие-то ваши, присущие всем интеллигентам, отрицательные качества. Так вот я тогда еще сказала вам, что это — напраслина. Мечтательность — не беспредметное фантазерство. Да пусть даже и так, всё равно это лучше, чем видеть вокруг себя только черное. Ведь я на себе это испытала. И не вы ли мне говорили в свое время: «Раз взялись за гуж — вытянем!» Сумбурно я говорю, правда?