Евгений Нечаев - Под горой Метелихой [Роман]

Трактористы оба полоснули Андрона злобными взглядами. Тот, что постарше, выдавил через силу:

— Круто берешь…

— Тебя накормить хочу, дура, — хмыкнул Андрон, подбирая повод. — Стало быть, так и договорились: через три дня принимаю клин. Ну, я поехал, бог на помочь вам.

Владимир придержал коня за уздечку.

— Дядя Андрон, поговорили бы вы с механиком, — начал он, просительно заглядывая снизу вверх в насупленное лицо бригадира. — Ей-богу, не поломаю! Третий год топчусь вокруг этого «путиловца»; свечу заменить или фильтры прочистить — всё знаю. Сколько раз уже и с плугом один разворачивался. Пусть они днем на пару работают, мы — ночью с Екимом.

— Не пойдет на это механик, — хмуро сказал тракторист. — Машину, может, ты и впрямь не попортишь, а с выработкой волынка получится. На кого часы начислять?

— И не надо, — живо отозвался Владимир, — не нужны нам эти часы, пусть на вас всё и записывают. Верно ведь, дядя Андрон?

— Разве что так, — нехотя согласился перемазанный тракторист.

— Тогда и к механику ехать мне незачем, — заключил Андрон. — Парень-то дело говорит; давайте в три смены. За сверхплановые гектары особо начислю.

К вечеру снова заехал Андрон на Длинный пай; к тому, что раньше вспахано было, добавился изрядный клин. Трактор ворчал за перелеском, в стороне от бочек с маслом догорал костер, на сошке висели закоптелый чайник и котелок с остатками ужина. Трактористы спали под телегой, тут же прикорнул и Екимка.

«Стало быть, в ночь на паю оставаться решили, — удовлетворенно подумал Андрон, видя, что трактористы уже поужинали. — А кто же там за прицепщика?»

Из-за ближайших кустов, попыхивая колечками сизого дыма, показался трактор. Поблескивая отполированными шпорами на высоких колесах и не сбавляя скорости, перевалил он через дорогу, натужился, как норовистый конь, и, отталкиваясь десятками невидимых лошадиных копыт, пошел ровно, оставляя за собой четыре перевернутых маслянистых пласта. Лоснились они в отвалах, рассыпались на комья, надежно укрывая опрокинутую стерню. Когда трактор поравнялся с телегой, Андрон пригнулся, подобрал горсть земли, сутулясь растирал ее в пальцах, делая вид, что ничего особенного он и не заметил: сидит на прицепе Нюшка, ну и пусть, — не всё ли ему равно?

Всё это так, для виду; Андрону давно известно, что сосед его зачастил вечерами ко двору Кузьмы Черно- го, а дочка Екима-сапожника в таких случаях старается побыстрее управиться со своими коровами. Руки вымоет, поправит кудряшки над бадейкой с чистой водой — и в переулок.

Ничего не сказал Андрон Владимиру, когда тот остановил было трактор, намереваясь услышать что- нибудь от бригадира, не спросил и о том, почему Нюшка здесь оказалась, когда товарки ее на лугах докашивают отаву. Краешком глаза видел — зарумянились щеки у Нюшки, а Дымов сидит за рулем заправским механиком. Это уже не подросток и не просто парень с пушком на губе — настоящий работник, мужик. Махнул бригадир рукой — поезжайте! — и вздохнул беспричинно.

«Где двоим хорошо, третьему не надо показывать, что он видит это, — подумал Андрон. — Пусть подольше прячут они свою радость; на людях-то вянет она».

Опустил Андрон еще ниже голову, вел коня в поводу. Дуняшка припомнилась и суровые слова попа Никодима: «Казнись теперь!» На опушке ельника лицом к лицу с председателем Карпом Даниловичем столкнулись. Рядом с Карпом — Егор.

— Вот и мы теперь с агрономом! — начал Карп, хлопая по плечу Егора. — Свой, нашенский: так-то оно надежнее, верно, Савельич? Обошли озимые впервой бригаде, проклюнулись чисто. А как у тебя?

Вчера только объезжали вместе озимый клин бригады, знает Карп, что и у Андрона всходы не хуже, чем у соседа, местами погуще даже, но раз уж так хочется председателю не ударить лицом в грязь перед своим ученым земляком, бородач развел руками: смотрите, мол, сами.

— Вроде бы ничего, — сказал он при этом. — Дождичка бы сейчас теплого: как щетка, полезла бы.

Егор в разговор не вмешивался, — и это Андрону нравилось. Шел, поотстав на полшага, а когда миновали лесок и впереди раскинулось озимое поле второй бригады, присел на меже, выдернул хрупкие бледно-зеленые стебельки, на ладони расправил пальцами ниточку корня.

— Загущенный сев не всегда дает то, чего мы ожидаем, — начал он. — В лучшем случае одно зерно два-три стебля выбросит.

— А ты что захотел, чтобы десять было? — спросил Андрон не особенно дружелюбно.

— Двенадцать, и колос на каждом в четверть! — помолчав и глядя прямо в глаза бригадиру, ответил Егор. — На нашей земле получать надо не по восемьдесят, а трижды по столько пудов с гектара!

— Ну, это ты, знаешь, при народе где-нибудь не сбрехни.

— А вы не смейтесь, дядя Андрон, — с незнакомой и, как показалось Андрону, жесткой ноткой в голосе отозвался Егор, — дайте мне на вашем поле опытный участок.

— Припоздал ты малость, — не меняя тона и уже не скрывая нахлынувшей неприязни, продолжал Андрон. — Авось будущей осенью и поучишь нас, дураков, как рожь высевать, а теперь — не взыщи. Припоздал, говорю; видишь — посеяно!

Андрон рывком вздернул повод, грузно упал животом на седло. Уехал не попрощавшись.

— Горяч, горяч ты не в меру! — укоризненно выговаривал Карп новому агроному, после того как Андрона не стало видно за кустами. — Можно бы и по- другому о том же самом сказать.

Егор упрямо мотнул головой:

— Знаю! Насквозь его вижу: жил куркулем, и сейчас таким же остался. Ни он — ни к кому, ни к нему — никто.

— Это ты брось! — назидательно повысил голос Карп. — Добром тебе говорю: помирись с Андроном; за коренника он у нас. И нутро у него человеческое. Не дури.

— Человеческое! — горько усмехнулся Егор. — Кому вы рассказываете, дядя Карп? Шерстью медвежьей заросло нутро-то у него!

— Ладно, не об этом речь, — минутой позже, другим уже голосом продолжал задетый за живое Егор. — Не для красного слова я про триста пудов сказал. С месяц тому назад, перед экзаменами, ездили мы всей школой в опытное хозяйство. Своими глазами видел: пятнадцать стеблей от одного корня, триста пудов с десятины!

Вечерело. Огромный оранжевый диск солнца медленно опускался за маковки елей, золотистые стволы сосен погружались в наплывающий из низин полумрак. Над полями и перелесками у излучин Каменки с торопливым посвистом узких крыльев проносились утиные выводки; где-то вдали, на болоте, трубными призывными голосами перекликались журавли; вода в озере стала еще прозрачнее.

Хорошо теплым вечером пройтись по лесной опушке, пройтись одному, ни о чем не думая, хорошо, когда прожито всего-навсего девятнадцать лет. В этом возрасте всё улыбается человеку: и лес, и река, и пушистое облачко, что задержалось над озером. И человек улыбается всему, что его окружает, и себе самому — своей удали неуемной, затаенным помыслам и делам, пусть еще не свершенным. Хорошо одному, но еще того лучше, когда по тропе идут двое.