Евгений Нечаев - Под горой Метелихой [Роман]

А ноги не слушаются. Да и в самом ли деле ушел Никодим? Может, он лежит где-нибудь за колодой — испытывает?

— Ну и пусть лежит, — решил неожиданно Мишка. — Трогать сегодня не буду.

Выломал прутик, шел по тропе к избушке, присвистывал. И вот тебе — крест могильный. Оградка из струганых планок, и тут же скамеечка на двух столбиках. Трава вокруг вытоптана до земли, на кресте — венок с черными лентами.

«Вот она — попадья! — почему-то обрадованно подумал Мишка. — С прошлого раза еще думал, куда же она подевалась? Стало быть, окачурилась».

У поленницы дров в чурбан березовый воткнут топор. Выдернул его Мишка, лезвием провел по ладони. Замахнулся, чтобы на манер плотника бросить топор на прежнее место и чтобы встал он торчмя, а пальцы не выпускают гнутого топорища. Пристыли. Так и вошел в избушку, держа топор за спиной, по-воровскому.

С час, если не больше, просидел Мишка на полу возле деревянной кровати Никодима. Забросил конец одеяла, тронул замок пальцами, так и прожгло до пяток. Решил — всё равно крышку потом рубить придется: замок кованый, а под накладкой пробоя видна фигурная врезка и второго замка, внутреннего. Нахохлился Мишка, втянул голову в плечи, но мысли уже не рвались.

«Сказано: не уйдет!»

Топор лежал под скамейкой, тускло поблескивая отточенным жалом.

Перед вечером затарахтела под окнами телега. Вскинулся Мишка: в дверях Никодим и еще трое — Андрон и Федька с Володькой. Засосало у парня под ложечкой, — влопался!

— Ты что, уж не в работниках ли? — скривил губу Федька. — И матери знать не даешь. Не хватит ли бегать-то?

— Вот к дому и пробираюсь, — соврал Мишка, посматривая на окно, — за Черной речкой на сплаве работал.

Дальнейшее поразило Мишку. Не успел он опомниться от того, что увидел односельчан, и хоть смутно, но догадался, что хватать его они не собираются, как Никодим присел к сундуку, ухватился за витые скобы и, заметно натужась, вытянул его из-под кровати. Потом без ключа снял верхний замок, бросил его на постель.

Когда Никодим поднял крышку, Мишка невольно зажмурился, слышал только, как скрипнули петли и прозвенела струнными переливчатыми голосами потайная пружина.

— Мертвым капиталом лежит, — откуда-то сверху докатился голос попа, — не хочу быть собакой на сене. Забирайте всё.

При слове «капитал» Мишка судорожно глотнул, приоткрыл один глаз и вытянул шею из-за спины Андрона: сундук был набит книгами.

Вот и Каменный Брод. Не думал Мишка, что так оно всё получится, даже мысли не допускал среди белого дня вернуться домой. Когда ехали мимо хутора, захотелось спрыгнуть с телеги, обойти заросший бурьяном двор, как большому молча постоять возле грудки битого кирпича в том месте, где печь стояла. Как бы то ни было — свой дом; четырнадцать лет в нем прожито — вся жизнь Мишкина со всеми ее бедами и невзгодами. Тянет. Но Андрон подхлестнул мерина, — разве этому ироду что понять! Отвернулся Мишка, колотил босыми пятками по дощатому дну телеги.

Обогнули Метелиху, рысью подъехали к школе. Книги складывали в коридоре. Мишка тоже носил, выбирал какие потолще. И не заметил, как Андрон шепнул что-то учителю и кивнул при этом в его сторону.

Николай Иванович вслух похвалил попа, сказал, что не ожидал такой щедрости; вот радости будет у Маргариты Васильевны!

Кончили перетаскивать книги, присели на бревнышко. Николай Иванович повернулся к Мишке.

— Значит, потеря нашлась? — спросил неожиданно.

Мишка вздрогнул, подвинулся на бревне.

— Правильно сделал, что одумался, — продолжал Николай Иванович, — молодец. Отправляйся домой, мать обрадуй. Хорошая она у тебя, заботливая, а здоровье у нее неважное. Беречь ее надо. Ладно, беги.

Мишка не трогался с места. Ему всё казалось, что стоит только завернуть за угол, как там его обязательно перехватят Федька или Володька и что им известно, с какими мыслями приходил Мишка в школу, когда здесь судили отца. И о том, что полянину украдкой ел, что деньги стянул у матери. И Андрон, уж конечно, догадывается, — чего бы иначе ему с учителем-то шептаться? Соседи теперь — в огород кто залезет или в доме что потеряется, все на Мишку укажут.

Но Володька и Федька даже ни разу не переглянулись, закурили оба при учителе. Андрон сел на телегу, уехал, а эти всё же остались. Ждут чего-то.

— Вот так, Михаил, — снова заговорил учитель. — Будем надеяться, что ты все эти фокусы бросишь. К добру они не приведут, а в тюрьму в два счета упрячут. Парень ты уже взрослый, сам понимаешь… Иди, помогай матери. И о том подумай, чтобы делу настоящему выучиться. Увидим твое старанье, сами на место определим. Договорились?..

— А вам, друзья мои, строгий наказ, — говорил учитель комсомольцам другим уже тоном, когда Мишка ушел, — ни единым словом не напоминать парню про его прошлое. Где он болтался, с кем — не ваше дело. Нищенствовал, воровал, может быть и грабил. Сколько ему, лет пятнадцать? Возьмите его к себе.

И всё-таки не вовремя появился Мишка у калитки Денисова дома, — лучше бы переждать: не до беглого сына в тот час было Дарье. У крыльца толпились соседки, на все лады расхваливая белобокую рослую нетель, — только что привела ее Дарья (получила по решению правления). Вот и сбежались соседки позавидовать. Тут и Улита, и Кормилавна, и Нюшкина мать. Девчонки успели натаскать травы, намешали пойла в ведерке, по спине, по бокам телки водят ладошками, нарадоваться не могут, а хозяйка стоит в середине круга, глаза платком вытирает.

Николай Иванович жил теперь в своем домике вдвоем со школьным сторожем Парамонычем. А Валерка, как выписали его из больницы, так и остался в Уфе — в строительный техникум поступил, а пока, до начала занятий, в санаторий уехал по путевке. Пусто в доме, учителю и словом перекинуться не с кем, вот и сказал старику — перебирался бы тот из церковной сторожки в свободную угловую комнату. Парамоныч не заставил себя упрашивать, — в тот же вечер принес сундучок с пожитками, смастерил себе топчан за перегородкой, а через неделю-другую стал при учителе кем-то вроде заботливого дядьки: готовил еду, прибирал в квартире, вел денежные расходы по немудрёному холостяцкому хозяйству.

После того как с треском сняли Иващенко, разрубили напрочь змеиный клубок во главе с Ползутиным, Николай Иванович, как солдат, одержавший победу над коварным и сильным врагом, на некоторое время позволил себе расслабить волю и мускулы. И это было естественно и необходимо, как необходим отдых солдату, позабывшему счет боям, дням и верстам. Да, это был бой — жестокий, кровопролитный, и продолжался он, не затихая ни на минуту, более десяти лет; начался и кончился в Бельске. И вот — победа. Победа, купленная дорогой ценой — жизнью дочери и жены. Если бы не Владимир Дымов, не быть бы в живых и самому учителю. Дымов — тоже солдат, проверенный в настоящем деле. И с ним целая гвардия комсомольцев — бойцов первого эшелона. А там — главные силы: Карп, Андрон, братья Артамоновы. Живая человеческая стена — армия. Гулко, как по булыжному плацу, она печатает твердый шаг.