Евгений Нечаев - Под горой Метелихой [Роман]

— Ну и невеста будет у нас богатая! — пошутил как-то раз Николай Иванович, заглянув на минутку в дом, где снимала комнату Маргарита Васильевна, и рассматривая разноцветные коврики над кроватью и салфеточки под цветочными банками. — Вот, оказывается, где золотые-то руки!

Маргарита Васильевна вспыхнула.

— А что? Есть ведь, конечно, удалой добрый молодец! — добавил в том же духе учитель. — Рассказала бы, что ли? Сюда его и затребуем. Кто он — врач, может быть, или учитель?

— Никого у меня нет, — тихо сказала Маргарита Васильевна.

— А родные?

— И родных тоже нет.

Николай Иванович не вдруг нашелся, с чего бы продолжить начатый разговор. Его продолжила сама Маргарита Васильевна.

— Я знаю, вы недовольны моей работой, — говорила она, поднимая на учителя задумчивый взгляд, — и это правильно. Вот смотрю на вас и завидую: всё у вас получается как надо. И крестьяне вас понимают. А я ничего не знаю и не умею. Как в лесу, — и отвела взгляд в сторону, будто там видела своего собеседника.

Тоска и какая-то обреченность слышались в каждом слове девушки, а лицо и глаза ее оставались неподвижными. Николай Иванович безошибочно понял, что эти самые фразы произносятся ею уже не в первый раз.

— Меня воспитала бабушка, в детстве я много читала, училась музыке, думала — буду артисткой, — продолжала Маргарита Васильевна, не меняя тона. — Это потом уже, в Бельске. А до этого мы жили в Уфе. Отец имел небольшой обувной магазин и сапожную мастерскую. Когда мне было пятнадцать лет, он умер, а тут пришла революция. Мы перебрались в Бельск. Вскоре и бабушка умерла, мама вышла вторично замуж за какого-то спекулянта. В доме начались кутежи. Отчима и мать посадили. Пришлось мне искать работу. Кое-как устроилась в детскую библиотеку. Через год сократили: происхождение непролетарское. А потом вдруг вызывают в городской комитет комсомола, говорят, что есть работа. А я никогда и не была в комсомоле. Вот я и приехала, — жить-то ведь надо.

Маргарита Васильевна замолчала на минуту, повернулась к учителю и как-то робко, просительно улыбнулась.

Николай Иванович ни о чем больше не спрашивал, а она снова уставилась в одну точку и говорила как бы уже про себя:

— И вот Каменный Брод. Что же здесь? «Петька, глянь… гы-ы. Стриженая. Гы…» Вот чем меня встретили здесь. А на обложках книг мне преподносят похабные надписи… Страшно мне, а деваться некуда.

Николай Иванович подсел рядом на кончик скамейки, положил свою руку на плечо девушки:

— Дорогая моя! И мне нелегко. Не думай, что всё просто дается. Ты права — в деревне жить трудно. Нас пока еще мало. Но вытянем, теперь-то уж легче стало. Вытянем, Маргарита Васильевна!

Николай Иванович поднялся, сознавая, что своими словами он конечно, не убедил Маргариту Васильевну. Но лучшего он не придумал, — просто не смог собраться с мыслями от того, что услышал. Большой и широкоплечий, он легко приподнял за локти Маргариту Васильевну со стула, на котором она сидела, поставил ее перед собой, потрепал за льняной вихор, как Валерку, сказав весело:

— Вот уж не думал, что у тебя такие заупокойные настроения. И это в двадцать-то лет!

— Почему это «в двадцать»?

— Ну а сколько же вам?

— Двадцать восемь скоро, вот сколько!

— Да? Вот уж не подумал бы!

Дома учитель спросил у дочери:

— Ты хоть о чем-нибудь с Маргаритой пыталась поговорить? Живет человек рядом с нами скоро три месяца, одна со своими мыслишками, с кругозором канарейки. А мы на нее какие-то надежды еще возлагаем, ждем от нее участия в просветительной работе! Сдружиться с ней нужно по-настоящему. Иначе мы потеряем девчонку.

Вот и сегодня, направляясь к дому лавочника, Николай Иванович собирался поговорить с Маргаритой Васильевной, помочь, подсказать, как и чем украсить читальню. О том, что произошло ночью во дворе Нефеда, учитель знал, и где-то далеко и пока еще смутно в душе у него ворошились подозрения, что это не просто воровство: Артамонов-старший, как и Андрон, держался обособленно, но ближе к Екиму и Карпу, осенью еще вывез хлеб, и без напоминаний.

В доме Кузьмы — в правой его половине, где была лавочка, — работали плотники. Окна были выставлены, и на улицу, на почерневший, ноздреватый снег, оседала труха от разобранных перегородок. Тут же валялась и смятая вывеска.

В дом Николай Иванович зашел со двора, в сенях столкнулся с Улитой. В подоткнутой юбке, босая, с деревянной лоханью на проволочной дужке, прошлепала она мимо учителя. Тут же повернулась, свободной рукой распахнула дверь.

— По Маргарите Васильевне стосковались? Ну, теперь-то ей лучше будет. Свободнее, — пропела Улита с ядовитой улыбочкой, напирая на последнее слово. Заправила выбившиеся из-под платка черные волосы, откинув при этом больше, чем следует, вверх локоть. Прищурилась из-под руки.

«Хороша, чертовка!» — безотчетно промелькнуло в голове Николая Ивановича.

— Что это в школе тебя не видно? — спросил он Улиту позже, прерывая свой разговор с Маргаритой Васильевной и припомнив, что давно уж не ходит Улита на занятия к Верочке.

— Обидели вы меня, — проворно передвигая скамейки и протирая их тряпкой, ответила та, не поворачивая головы.

— Я обидел? Когда же это?!

— А на спектакле, когда заводские приезжали. — Улита выпрямилась, скова заправила волосы, но теперь уже не отводя в сторону локтя. Кивнула на раскрытый «Лапоть»: — Неужто я такая же, как тут вон, в самом-то деле?

— Но в пьесе не было сказано, что это Улита.

— Мало ли… — Улита загремела ведром. — То «делегаткой будешь», а то уж и невесть что. И вовсе нечего там мне делать в таком разе. А может, я грамотная! Записалась — думала, давать что-нибудь будут.

Улита хлопнула дверью.

— Видали? — сказал Николай Иванович Маргарите Васильевне, когда Улита так же сердито хлопнула и калиткой. — Этой пальца в рот не клади! С характером… — А про себя подумал, провожая взглядом Улиту до самой ее избенки: «Тут что-то иное».

Утром на другой день Николай Иванович с председателем сельсовета отправились в Кизган-Таш. Перед отъездом в деревню их обогнали на взмыленной лошади братья Артамоновы. В санях сидели еще двое: Пашаня и Филька. Все были пьяны. На раскате Пашаня вывалился. Нефед, не оборачиваясь, погнал дальше. Пашаня сунулся ничком в сани к Роману.

— Ишь, чё удумали, — силясь привстать и давясь икотой, хрипел он, — конокрады-то, грит, у вас же в деревне живут. А вот и посмотрим чичас, так ли оно. Поглядим! Пяту деревню шерстим, в Большой Горе ночевали.

— Почему же вы думаете, что лошадь Нефеда именно здесь? — спросил Николай Иванович. — Если так, почему сразу сюда не приехали?

— А это у нас вроде облавы. Сперва-то круг по-ширше дали, верных людей упредили, вечор — круг ополовинили. Таперя — в самую что ни на есть точку. Тут она, провалиться мне и лопни мои глаза.