Евгений Нечаев - Под горой Метелихой [Роман]

От Евстафия Гордеевича вестей утешительных не было, а перед пахотой хозяин заезжего двора в Константиновке шепнул Артюхе: начальник земельного отдела велел передать — сельсовета в Каменном Броде скоро не будет, волости тоже ликвидируются, а сельсовет будет один на всю бывшую волость. Пришлось Артюхе вступать в колхоз. «Я и раньше думал об этом, — писал он в своем заявлении, — но ответственная должность не позволяла оставить государственные дела. Поскольку на сегодняшний день вопрос, кто кого, решен бесповоротно, и принимая к неукоснительному исполнению лозунг партии, что кто не трудится — тот не ест, считаю первейшей обязанностью сознательного строителя социализма честно трудиться в колхозе. Это во-первых, а во-вторых, зная досконально учет и отчетность, согласен работать счетоводом».

Мужики усмехнулись в бороды от такого заявления, однако приняли Артюху в колхоз; подняли руки «за» на общем собрании, — человек грамотный нужен был, другого не скоро сыщешь. Один Карп воздержался при голосовании, но и против не выступил, — кузнец, как и Андрон, был не особенно речист. Николай Иванович заметил это, после собрания спросил у Карпа:

— Ты что, Карп Данилович, недоволен, что ли, решением по заявлению товарища Гришина?

— Находка невелика, — отмахнулся Карп.

Артюха рьяно принялся наводить «порядок» в бухгалтерских книгах, Романа совсем сбил с толку своими расчетами, в каждую дырку совался. Узнал стороной, что комсомольцы собираются на пасху устроить антирелигиозный вечер, явился на репетицию.

— Не пойму, чего это комсомолия нынче робеть начала перед длинногривыми? — разводил он руками. — Знаете, как оно было в городах в первые годы советской власти? У попов — крестный ход, а они — с гармонью, с песнями по этой же самой улице! Вот это были комсомольцы! А у вас что? Опять голая химия? Значит, и вправду робеете перед мраком? Слабоват, слабоват комсомол…

— И вовсе никто не робеет, — заявил Володька. — Спросим вот Николая Ивановича и сделаем, как он скажет.

Своими насмешками крепко обидел Артюха комсомольцев. Бросили репетицию.

— А что, если я веревки у языков колокольных обрежу? — высказался один. — Здорово будет!

— Лучше лестницу оборвать!

— Запереть колокольню на свой замок!

Это сказал Володька, все согласились. Артюха сидел, ухмылялся.

Верочка рассказала обо всем отцу. Николай Иванович покачал головой.

— Хорошо ли вы придумали, не знаю, — сказал он. — Нельзя ведь и того забывать, как к этому верующие отнесутся. Палка о двух концах.

— Значит, пусть всё идет по-прежнему? — спросила дочь. — И пьянство на три дня, и всё прочее?

— Надо подумать.

Посоветовались все вместе и решили направить к отцу Никодиму делегацию — «прощупать попа», как выразилась Верочка, а сам учитель улыбнулся при этом недоверчиво. В делегацию Володьку назначили и Нюшку с ним. Перепугалась та насмерть, а отказаться нельзя, — дисциплина.

И вот постучался Володька к попу. Сидел тот за столом, чай пил из блюдца. Спросил, разглаживая густые усы:

— Что за нужда привела вас ко мне?

— Пришли сказать, чтобы крестного хода не было, — набычась, ответил Володька. — Мы, комсомольцы, такое решение вынесли.

Посмотрел отец Никодим на Володьку, широченным плечом навалился на простенок:

— Комсомольцы решили?

— Комсомольцы!

— Интересно… А знаете ли вы, сосунки несчастные, что я дедов ваших венчал, отцов-матерей крестил?!

— Внаем. А только в избы, где комсомольцы есть, не ходите: дверь заперта будет. У нас в протоколе записано: «Если не хочет священник оскандалиться перед прихожанами, пусть подумает».

Ожидал Володька, что после этих слов вышвырнет его поп за дверь, сапогами пудовыми затопает, а тот промолчал. Налил еще кружку чаю, а когда сахар начал колоть щипцами, прищемил, видно, кожу на ладони.

— Значит, решили и записали, — еще раз проговорил отец Никодим, и показалось Володьке, что этот огромный лохматый человечище разом потерял и рост свой, и голос, и никого он теперь уже не напугает, и сам знает про это.

— И ты… ты, паршивец, не молишься? — закипая гневом, но также вполголоса проговорил отец Никодим.

— Не молюсь.

— А ты? — глянул отец Никодим на Нюшку.

Нюшка опустила глаза, кончиком языка облизала пересохшие губы:

— И я… и я не молюсь, батюшка.

— От отца небесного отрешилась?

— Отрешилась, батюшка, — еще тише ответила Нюшка.

Володька толкнул ее локтем: зарядила свое «батюшка», «батюшка», обожди — выйдем на улицу!

Отец Никодим поднялся, надсадно скрипнули под ним широкие половицы.

— Бог вас простит, чада вы неразумные. Идите с миром.

В коридоре не утерпел Володька, ткнул Нюшку в бок:

— Тоже мне — комсомолка! Расслюнявилась! Видала, как с ним надо дело вести! — И в это же время почувствовал, что у самого во рту пересохло: вспомнил, как полтора года назад поманил его поп толстым пальцем со школьной завалинки, как шел потом он, Володька, рядом с ним и дышать боялся.

Через час ударил церковный колокол к вечерне, из окна школы видели комсомольцы, как отец Никодим пересек площадь, у ограды не спеша благословил склонившуюся старушку.

— Видал? — съязвила Нюшка.

Володьке нечего было сказать, а на другой день ворвался он в комнату к Николаю Ивановичу без спросу.

— Крестного хода не будет, Николай Иванович, ей-богу! Не вру! — выпалил он с порога. — Только что мать пришла от обедни: больным поп сказался!

Николай Иванович еще раз покачал головой: не верил он в эту затею, а тут оказалось, что поп пошел на попятную. Так и не было крестного хода. Комсомольцы торжествовали победу, мужики отнеслись к этому безразлично, один Артюха был недоволен: промашку сделал — перестарался!

Когда еще снег по оврагам лежал, слух тревожный из дома в дом перекинулся: сбежал из тюрьмы Филька. Про старосту, про того и думать забыли, а тут из города милиционер приехал, с глазу на глаз с Николаем Ивановичем часа два сидел. Потом надежных людей собрали, Верочка молодежь подняла на ноги. Уговорились, как ловить бандита, если поблизости кто заметит.

— В деревню он не осмелится, — высказывался за всех Володька, — тут его каждый узнает. Надо на хуторах проверить, по охотничьим заимкам.

К тому времени темноватый пушок на верхней губе у Володьки пробился; шестнадцатый год парню, девчонки заглядываться начали.

Время шло, слух про Фильку заглох. На артельных полях яровые в дудку погнало, рожь отцвела. На Большой Горе, сразу же за деревней, на чистой луговине МТС заложили. Митинг был с оркестром и флагами. Народу сбежалось — к трибуне не протолкнуться. И татары и русские — всё перемешалось. Первый кирпич положил на бутовую подушку секретарь уездного комитета Мартынов (в гражданскую войну служили они в одном полку с Николаем Ивановичем, воевали на Южном фронте), потом председатели колхозов один за другим в котлован спускались, активисты. И школьники тут же — кто с носилками, кто с ведром — кирпичи подносили и глину. Оркестр гремел не переставая.