Евгений Нечаев - Под горой Метелихой [Роман]

Но Иващенко не стал интересоваться цифрами сводки. Вместо этого он напомнил Скуратову о всё еще не прекращающихся в районе фактах вредительства, посетовал на чертовскую усталость и бремя ответственности, наигранно повздыхал, позавидовал тому, как выглядит его собеседник, сказал, что с такими помощниками ему нечего опасаться за план государственных поставок, и в конце перевел разговор на другие дела. Спросил между прочим, позевывая:

— Не узнавали в милиции, чем кончилось там это дело в Каменном Броде? Не изловили насильника?

— Это вы об убийстве? — Скуратов почесал затылок. — Не по зубам оказался орешек, Анатолий Сергеевич! Всю округу перешерстили. И — ничего. Сам прокурор опасается, как бы ему не влепили за это. А пуще того соседа боится нового — матроса: притупление, скажет, классовой бдительности!

— Пустое! — вяло отмахнулся Иващенко. — Я уже высказывал нашим следователям свое мнение. Всё это громкие фразы самого Крутикова: «Первая комсомолка», «Застрельщица», «Вожак молодежи!..» А я хорошо помню эту вертлявую девчонку еще по седьмому классу. Пустышка с бантиками! В пятнадцать лет забила себе голову мальчишками, учителям и то глазки строила. Ну и там занялась, видимо, тем же. Это вы ведь, кажется, говорили мне, что в первый же год, как они перебрались туда, деревенские парни калитку у школы дегтем измазать хотели? Вот вам и результат!

— Логично и политично, — глубокомысленно высказался Антон. — Припоминаю, было такое письмишко. Селькор сообщал. Точно, на поведение ссылался. Да, кажется, и сам он — Крутиков — по юбочной части не промах. Вдова там какая-то проживает — солдатка, а потом в избу-читальню девица приехала… Это вы, Анатолий Сергеевич, своевременно подмечаете. Явное аморальное разложение. Факт. Может быть, на бюро его вытянуть? Я бы на вашем месте не потерпел.

— Одернем, одернем, товарищ Скуратов, — заверил его Иващенко. — Всему свое время. Надо проверить содержание писем. Надеюсь, они не уничтожены?

— Что вы, как можно! — замахал руками Скуратов. — В особой папочке все подшиты и пронумерованы.

— Там, кажется, родственник ваш подвизается?

— В газете-то? Да как вам сказать, — замялся Антон. — Седьмая вода на киселе. Но парень не промах: что надо, с лету хватает.

— Вот ему и поручите проверить эти сигналы.

— Будет исполнено! — с готовностью подхватил Антон. — Какие еще последуют указания?

И только теперь Иващенко перешел к главному, ради чего вызвал Скуратова. А весь первоначальный разговор отвел в сторону заранее обдуманно, чтобы в неповоротливом мозгу Антона не возникли вдруг какие- либо собственные соображения.

— Указания, товарищ Скуратов, будут, — повременив и откинувшись на высокую спинку секретарского кресла, медленно проговорил Иващенко. — Конечно, по таким пустякам можно было бы и не беспокоить вас— человека, ответственного за огромный район, но партия учит, чтобы любой руководитель всегда и во всем был прежде всего внимательным, чутким.

— Берем пример с вас, Анатолий Сергеевич! — Антон расплылся в подобострастной улыбке. — Я завсегда в этих смыслах в первую голову вашу заботу о простом человеке выпячиваю. Вот и вчера выступал в одном месте… Так слушаю, слушаю вас. Может быть, записать, чтобы за делами-то каждодневными не забылось? Позвольте листочек…

«Этого еще не хватало!» — подумал Иващенко, а вслух продолжал:

— Пустое, что там записывать! Это я просто хочу с вами посоветоваться. Понимаете, Антон Саввич, дело такого рода…

Анатолий Сергеевич побарабанил пальцами по столу, для чего-то полистал лежавшие перед ним бумаги и, мельком поглядывая в широкоскулое и тупое лицо Скуратова с набрякшими полукружьями под глазами и тяжелыми складками под подбородком, принялся втолковывать ему свою мысль. Она сводилась к тому, что на данном этапе очень важно не озлоблять людей, особенно тех, кто некогда заблуждался, принадлежал по своим убеждениям к той или иной оппозиции.

— Так вот я вам и говорю, — продолжал Иващенко. — Ну разве можно сопоставить тысячи и десятки тысяч тонн проката и стали, сотни и тысячи пудов колхозного хлеба с мышиной возней каких-то отщепенцев. И тем более с теми из них, которые были уже наказаны или сами чистосердечно во всем раскаялись. Я говорю о жене Крутикова.

— Это которая с высылкой? — понял наконец Скуратов. — Жалко, что мало дали.

— Я уже говорил вам и повторяю, что наша партия во главу угла всей своей деятельности ставит гуманные цели, — назидательно поучал Иващенко. — Мне думается, что семь лет, проведенных этой особой в местах не столь отдаленных, кое-чему научили ее.

— Это уж точно.

— Вот и Верховный суд, руководствуясь, видимо, теми же соображениями, не так давно пересмотрел это дело.

— Сколько добавили?

— Освободили досрочно и без поражения в правах.

— Понятно. Значит, скоро приедет? Ловко у вас всё обдумано, Анатолий Сергеевич! Женушка — к мужу, а мы его — на бюро. Логично!

— Вы правильно поняли мою мысль, — согласился Иващенко, видя, что Антон совершенно его не понял. — Могу дополнить: Крутикова уже приехала, вчера звонила мне по телефону, просила принять ее. Я сказал, что подумаю. Не хочется, чтобы в городе возникли кривотолки. Вы понимаете, человек только что из тюрьмы, нашумевшее дело, и вдруг она же в приемной секретаря райкома. Проще будет, если она обратится к вам. Она просит вернуть ей квартиру и предоставить работу по специальности.

— А что же туда… в деревню? Не хочет?

— В предписании у нас сказано: «по возвращении». Вы же знаете, что в Каменном Броде она не жила, как же может она туда возвращаться?

— Понятно.

— Вероятно, она еще будет звонить сюда. Тогда я препровожу ее к вам. Скажу, что со мною всё согласовано, что я не возражаю, а вы уж там дайте соответствующие указания. Но осторожно, доверенным лицам. И… без третьих ушей.

— Будет исполнено. Неукоснительно.

— Ну вот и чудесно. Я всегда думал, что в вашем лице имел и имею надежную и твердую опору. Мне очень приятно сознавать, что наши взгляды и убеждения идентичны. Извините, что побеспокоил вас в разгар рабочего дня.

Скуратов поднялся.

— Да, вот еще что, Антон Саввич, — остановил его у двери Иващенко. — Не поможете ли вы мне восстановить в памяти кое-что связанное с девятнадцатым годом? Я что-то запамятовал: к какому крылу тяготел в то время провизор Бржезовский?

Это вы про аптекаря? В политику он не вмешивался.

— Благодарю. Не смею вас больше задерживать.

— Ах, Юлия, Юлия! Юлька!.. Не узнаю я тебя, не верю своим глазам! Ну посмотри на меня, улыбнись, как в былые годы. Я прошу. Хочешь, я встану на колени?!

— Не нужно паясничать.

— А если сердце мое разрывается?