Евгений Нечаев - Под горой Метелихой [Роман]

«Неужели это и есть любовь?» — спрашивала себя Маргарита Васильевна и боялась признаться, что любит учителя, любит давно. А он, видно, просто жалеет ее, как Нюра сказала. И Маргарите Васильевне вдруг стало грустно.

Николай Иванович так ни о чем и не догадывался. Теперь, вспоминая ту страшную ночь, когда Володя Дымов, спасая учителя, сам подвернулся под бандитскую пулю, Маргарита Васильевна как будто пережила всё заново.

Она плохо помнила, как добежала в тот раз до школы. И вот она у саней. Нюра Екимова судорожно ухватилась за ее руку, что-то шепчет бессвязное. Потом сани тронулись, свернули в проулок. А Николай Иванович так и остался стоять возле крыльца, без шапки, в шинели, наброшенной на плечи, и ветер трепал его волосы. Маргарита Васильевна подошла тогда к нему, заглянула в лицо и сказала одними губами:

— Вам надо отсюда уехать. Иначе… иначе еще будет гроб! Я не вынесу этого…

Учитель не понял. Она еще что-то лепетала, говорила, что не оставит его одного, что страшно ей за любимого человека и что она никуда не уйдет.

— Вы понимаете, не могу, не могу я без вас. Коля, ты слышишь меня?!

Николай Иванович отозвался не сразу. Повернулся круто, сверху вниз посмотрел в остановившиеся и заполненные страхом глаза Маргариты Васильевны, сильными руками взял ее за острые девчоночьи локти.

— Если и будет еще один гроб, — сказал он глухим, изменившимся голосом, — советскую власть в нем не захоронят. Не они — мы забьем осиновый кол во вражескую могилу. Это уже агония их.

Потом Николай Иванович отвел Маргариту Васильевну в комнату Верочки, снял с нее шубу и валенки, уложил на кушетку, как маленькую.

— Не выдумывай глупостей, — сказал он при этом строго, — никуда мы отсюда не уедем. Ложись и спи. — Присел было на табуретку у столика, чтобы другими словами успокоить девушку, но у крыльца затопали сразу несколько человек. Громыхая шашкой, в соседнюю комнату вошел милиционер, с ним еще кто-то.

— Ладно, спи! — еще раз сказал Николай Иванович и, прикрыв за собою дверь, ушел к ним.

Легко сказать «спи!», а попробуй хоть на минуту забыться, когда один за другим кошмары перед глазами.

За перегородкой шел разговор о том, куда еще послать верховых, где поставить засаду.

— Мое такое суждение: искать надо в Константиновке, на Большой Горе! — слышался торопливый голос Артюхи. — Кулачье поголовное! Своих активистов под корень обезоружили, а наш растущий колхоз — бельмом у них на глазу. Там, Николай Иванович, беспременно там искать надо Фильку!

Еще и еще приходили люди, а потом прибежал Валерка, сказал, что звонили из Бельска: Дымов уже в больнице — на половине пути подводу встретила райкомовская машина.

Маргарита Васильевна забылась. Проснулась оттого, что кто-то прикрыл ее одеялом. Это был Николай Иванович. В окно заглядывала полная луна, холодным светом заполняя невысокую комнату с бревенчатыми неоклеенными стенами.

— Ну, что же делать-то будем теперь? — спросил Николай Иванович, видя, что девушка проснулась. — Успокоилась хоть немного? — И тут же добавил, присаживаясь в ногах на кончик кушетки. — Отдохнуть тебе надо, сменить обстановку. Хочешь на курсы поехать? В Уфу? По-моему, это совсем неплохо. За год подучишься основательно, походишь в кино, в театр.

— Что я? А вам разве не хочется отдохнуть?

Николай Иванович снял очки, взъерошил седые волосы. На лице у него засветилась усталая добрая улыбка.

— Почему же не хочется? Очень даже. Я вот здесь живу с тридцатого года и каждый год перед концом занятий всё думаю, что возьму отпуск и обязательно съезжу на юг. Мальчишкой еще Кавказом бредил. Понимаешь, Риточка, начитался Лермонтова… И всё вот не удается. То одно, то другое.

— Я не о том говорю, — робко поправила Маргарита Васильевна. — Я не об отпуске.

— Уехать совсем? Нет! — Лицо Николая Ивановича посуровело. — Когда ехал я в Каменный Брод, знал, куда еду: больше одной зимы учителя здесь не задерживались. Я прожил несколько больше. И теперь уж осел здесь навечно.

Николай Иванович привычным движением бросил очки на переносье, посмотрел в окно на освещенную вершину Метелихи, уперся руками в колени.

— У нас сейчас новые люди в школе. Молодые учителя, — продолжал он через минуту. — Надо добиться, чтобы и они не сидели на чемоданах. Напуганы, как и ты. Я понимаю. И всё же победа будет за нами. Она уж близка. Еще годик-два. Неужели не выдержим? — И вернулся к началу разговора о поездке Маргариты Васильевны в Уфу на курсы библиотекарей.

— А потом — на Кавказ? — приподнимаясь на локте, спросила Маргарита Васильевна и удивилась своей смелости. — Я ведь тоже Лермонтовым зачитываюсь.

— Ладно, спи! — в третий раз повторил Николай Иванович, поднялся и вышел, плотно прикрыв за собою дверь.

Начались неприятности у отца Никодима. Вскоре после похорон Верочки был у него посланный от архиерея, а потом благочинный приехал. Сам службу провел и при народе корил отца Никодима за недозволенные отступления. Оттого, видно, и обозлился отец Никодим, на покров в Константиновку не поехал.

На покров, престольный праздник, константиновский поп всегда присылал лошадей за отцом Никодимом, — во всей епархии голосу гуще не было.

Худо праздник прошел в Константиновке, служба так себе тянулась, без торжественности благозвучной. Вместо отца Никодима читать «Апостола» вышел какой-то гнусавый дьячок, — старухи и те потом плевались.

После возвращения с заимки и разговора своего с кузнецом зашел как-то раз Андрон Савельич к отцу Никодиму спросить, не купит ли он шерсти на чёсанки. Добрая шерсть была у Андрона Савельича, с первоярок, чистая, на ладони ватой неслышной лежала. Ну, зашел на кухню, с попадьей поздоровался, тихая она была и незаметная, как мышь. Зашел, а в соседней комнате батюшка с кем-то разговаривает, а того, с кем говорит, не слышно. Потом уже догадался Андрон: читает поп книгу вполголоса, и похоже, что не божественную.

— Мать Агриппина, — повысил батюшка голос, — кто-то пришел там, не с требой ли?

— Это я, батюшка, — отозвался Андрон.

— Заходи, чего же на кухне стоять.

— Натопчу еще в горнице-то: сыро на улице нынче, слякотно.

— Заходи, заходи!

Андрон прошел за стеклянную дверь, завешенную изнутри красной бархатной занавесью. Поп сидел за столом, читал книгу с картинками. В рубашке-косоворотке, в штанах, заправленных в белые шерстяные носки, отец Никодим не походил на самого себя и, если бы не перепутанная изжелта-сивая густая грива, могло показаться, что за столом сидит обыкновенный мужик, только грузен не в меру. И говорит языком человеческим, не то что в церкви.

«За плуг бы тебя, а ли топор в руки да пни корчевать», — с сожалением подумал Андрон Савельевич, посматривая на могучую, бугристую грудь попа, на руки, положенные на подлокотники широкого, видимо на заказ сделанного, дубового стула.