Дмитрий Ерёмин - Перед прыжком [Роман]

Землю уже поджимала холодная осень. Колеса телег, нагруженных мешками с мукой, корзинами, глиняными корчажками, туесами, оставляли на индевевшей за ночь земле далеко убегающие следы. Мохнатые сибирские лошаденки шли ровным привычным шагом. И то ли потому, что на дорогу от степных деревень и сел до Славгорода им нередко требовался целый день, то ли потому, что счастливые обладатели набитых снедью мешков побаивались за свое великое счастье, — только чаще всего эти разрозненные подводы добредали до места ночью.

Под сверкающими в небе скопищами осенних звезд, а нередко и в непогоду, в тревожной ветреной мгле, настороженно переговариваясь с возницами, тяжело дыша от натуги, рабочие торопливо перетаскивали добычу из телег в родные теплушки, на нары, возились там до утра, чтобы уложить все плотнее и незаметнее.

Пожалуй, только Антошка Головин прикатил из Мануйлова засветло: его довезла из города на двухколесной тележке-сидовушке опечаленная расставанием Устя.

Довольный своим «батраченком» Белаш погрузил в сидовушку не столько за работу, сколько за симпатию к парню, от доброго сердца, три пятипудовых мешка муки, мешок подсолнечных семечек и плотно запечатанный бочонок со смальцем. Трижды расцеловался с понравившимся ему вихрастым, белоголовым Антошкой, сказал:

— Если в Москве чего не получится, приезжай. Приму заместо родного сына. Господь с тобой! — и со вздохом перекрестил.

Потом с Антошкой расцеловался Савелий. Прибежавший с износковского подворья с гаечным ключом в руке Малкин сунул в карман какие-то бумаги для Веритеева. И несколько минут спустя бойкий Малыш стремительно вынес раскатистую тележку со двора Белаша на протянувшуюся вдоль Коянсу сельскую улицу…

Антошка ехал из села к составу и радовался: порядок! О муке, к примеру, нечего больше и думать: всего набралось четыре мешка. Кроме того, подсолнухи, смальц. Нет и мыслей о Веронике. Прошел всего месяц… ну, может, два, — дивился он про себя, — а ее как будто и не было на свете! Да и что она ему, эта самая Вероника? Придумал тоже: любовь… Катенька — это да! В заводском клубе будем встречаться с ней по субботам. Да и в Славгороде, откуда оркестр не выезжал все лето, развлекая горожан, может, еще удастся покружиться в простеньком, но таком увлекательном падекатре…

Но для танцев в городке уже не оказалось ни времени, ни настроения: не было здесь ни ярмарки, ни песен, ни широко раскрытых дверей, ни оживленного снования по городскому майдану — все, за чем ехали, сделано, все, на что надеялись, сбылось. Теперь — скорее домой.

А путь до дома далек. Вон, говорят, в Татарском свирепая «заградиловка». В центре России отряды сняли, а по Сибири они все еще стоят. Даже и здесь возьмет кто-нибудь… например, комиссар Кузьмин, да и пойдет по теплушкам:

«Что, мол, ребята, везете? По норме или же как?»

Кузьмин — он строг и глазаст. Всего ожидать возможно…

Кузьмин и в самом деле не упускал из вида ничего, что делалось возле стоявшего на запасных путях состава. Ни одиночных подвод, ни суеты у теплушек при его приближении, ни приглушенного разговора по вечерам. После того, как неожиданно возникло «дело Теплова», был снят с работы в группе учета причастный к «делу» Константин Головин (ему предстояло ответить не здесь, а в Москве, каким образом и зачем он помог Теплову получить вид на жительство), Кузьмин держался настороженно: нынче всяко бывает, народишко всюду пестрый…

Но ничего особо подозрительного пока не замечалось. Ясным было только одно: приезжие набрали явно не по законным нормам. У большинства — не по десять и не по двадцать, а куда как больше пудов. Особенно в той теплушке, где эти «рыжики» во главе с Сухоруким. Хоть бы смахнули веником мучную пыльцу, пробившуюся изнутри на внешние стенки вагона. А то как взглянешь, так сразу и видишь: засыпали мучку в двойные стенки!

Как-то утром Кузьмин попробовал было заглянуть в их теплушку. Но дверь ему не открыли:

— Голые мы, вошей побить решили…

Он усмехнулся, миролюбиво сказал:

— Ну, ну, побейте. Сибирские вам в Москве ни к чему.

Но в тот же день сообщил о своих наблюдениях комиссару Веселовскому, приехавшему из Новониколаевска на проводы эшелона:

— Много везут…

— А как работали? — спросил тот.

В разговор вмешался председатель продтройки Большаков, не хуже Кузьмина знавший, что делалось в эшелоне:

— Работали в основном хорошо. И в городе, и в степи…

Веселовский покурил, подумал.

— И что же теперь?

— А это уж вам решать, — ответил Кузьмин. — Зависимо от сибирских планов.

— Планы наши, конечно… — раздумчиво протянул Веселовский. — Можно сказать, впритык. Иметь лишнее — не мешает. Тем более, думаю, что зимой опять из Москвы пойдут телеграммы…

— Там небось каждый пуд — это прямо спасение! — вновь заступился за приезжих Большаков, успевший сдружиться не только с Веритеевым, но и с многими из рабочих. — Эти ребята народ подходящий, чего уж…

— Что верно, то верно. В Москве нелегко, — сказал Веселовский. — А мы, я думаю, как-нибудь справимся. Проживем. Пускай их везут…

— Пускай так пускай, — согласился Кузьмин. — А только в Татарском их обязательно потрясут.

— Это уж да! — подтвердил Большаков. — Арефйй Орлов ни богу ни черту спуску не даст!

— Бумагу выправим, ничего, — решил Веселовский. — А кто-нибудь из вас пускай проводит эшелон до Татарска. Лады?

И в тот день, когда эшелон отбывал в Москву, на общем митинге Веселовский сказал:

— Товарищи рабочие! Ваша помощь крестьянам Славгородского уезда получилась как раз к великому празднику, к четвертой годовщине Октября! От лица Сибревкома и Сибпродкома благодарим вас за эту помощь! Голодные и уставшие приехали вы сюда из далекой, но дорогой нам Москвы. Много трудностей перенесли в дороге, а потом по станицам и хуторам, где не все еще так, как надо. Но ваша рабочая пролетарская сплоченность сделала свое дело! Преследуя цель — усилить вооруженность крестьян пригодными для работы машинами, а также вашими трудовыми руками, вы сделали все возможное, чтобы поднять в это лето уборку хлеба на должный уровень! Отсюда и результат. Кроме того и, может, еще важнее, что вы внесли свет братской смычки рабочих с массой крестьянства, сблизили эти массы с далеким рабочим центром России, тем самым привели и к укреплению Советской власти на местах ради общей всемирной победы! Исходя из сказанного, мы заверяем вот этим мандатом с подписями и печатью, — он высоко поднял руку с большим и белым, как лебединое крыло, листом бумаги, — что хлеб, который каждый из вас увезет сегодня домой, есть хлеб, заработанный честным трудом, увозится в Центр по закону, а потому должен дойти до ваших семей беспрепятственно.