Семен Журахович - Киевские ночи [Роман, повести, рассказы]

«Послушай, Мария, ты мне надоела!» — сердито одернула она себя.

Дома уютно и тихо. Но вечером может прийти Савва, — что тогда? Да ничего! На его стук выглянет тетя Клава и там, в коридоре, что-то пробормочет. Мария и уши заткнет, чтоб ничего не слышать.

А потом тетя Клава зайдет к ней и начнет сердито выговаривать. Мария уже не в силах слушать эти насмешливые и сочувственные поучения. Видно, так уж спокон веку ведется, что другой лучше тебя знает, как тебе жить. И если б он был на твоем месте… Только почему это человек, который отлично рассуждает, когда дело касается чужой жизни, и легко устраивает чужое счастье, почему на своем месте он часто спотыкается? Спросить бы у тети Клавы…

Собственно, зачем спешить домой? Можно допоздна не возвращаться. Пойти, например, в кино. А правда! Если интересная картина, даже лучше, когда рядом никого нет. Сидишь в темном углу, и кажется, что только тебе одной люди на экране рассказывают о своих радостях и горе. И снова ставишь себя на место героя каждой житейской истории. Любовь, разочарование, встречи, разлуки… Хватит! В конце концов, не очень-то умно всегда сравнивать и примерять к себе. Чужое счастье — не платье, на себя не прикинешь.

После этого и в кино расхотелось идти. Тем более что завтра она собирается в театр. Принесли билеты в поликлинику. Мария тоже взяла. Шестой ряд, двенадцатое место. Говорят, хорошая пьеса. А сегодня? Сегодня лучше походить, подышать днепровским воздухом.

Она шла легким шагом. Как хорошо, когда не надо торопиться, как хорошо, когда руку не оттягивает тяжелая сумка.

Иногда Мария замечала, что мужчины заглядываются на нее. Раньше это приводило ее в смущение или даже раздражало. А теперь ей было все равно. Пускай смотрят. Никто не влюбится с первого взгляда. А если даже влюбится, то, наверное, успеет бросить и второй, а тогда сбежит…

Крутая улочка привела Марию к безлюдному в эту пору осеннему парку. С горы был виден обмелевший, тихий Днепр. Он застыл неподвижно в предчувствии холодных ветров, которые скуют его льдом, заметут снегами.

Тут было красиво, легко дышалось, взгляд упивался простором и небом. «Как хорошо пахнет небо!» Кто это сказал? Разве небо пахнет? Должно быть, из какого-то стихотворения; у поэтов свое восприятие мира. Но при чем тут стихи? Это же Петрик сказал. Еще так потешно сморщил носик, глубоко вдыхая воздух: «Мама, как хорошо пахнет небо!»

Несколько минут Мария стояла неподвижно, стискивая руками проволочную ограду, потом резко оттолкнулась и пошла. Взглянув на часы, она ускорила шаг. Надо было спешить, времени оставалось мало. Она подойдет на минутку к скверику, только посмотрит… И тут снова два голоса заспорили в душе Марии: «Что ты выдумываешь? Куда тебя несет?» Другой голос сразу же возразил: «Ничего я не выдумываю, он ночью звал меня, и я только взгляну на него». — «Но он тебя увидит, что будет тогда?» — «Нет, он не увидит, я стану поодаль, в скверике». — «Ну, ладно, посмотришь, а дальше что?» — «А ничего! Посмотрю — и все». «Но зачем? Для чего это тебе?» — «Я не знаю… И, пожалуйста, не спрашивай, не мучай меня».

И она пошла. Стала в скверике за деревьями, чтоб ее никто не заметил. Видела, как из детского сада вышли дети с двумя воспитательницами. Они напоминали цыплят, что разбредаются во все стороны, а услышав знакомый зов, снова сбегаются.

Потом стали появляться матери и бабушки, уводить ребят. Петрик то и дело подходил к молоденькой воспитательнице, Майе Мефодиевне, имя которой он смешно сократил — Ма-Фодевна. Он поднимал голову и что-то спрашивал. Потом убегал, играл с детьми и снова подходил к Ма-Фодевне, все показывая рукой в сторону своего дома.

Чуть ли не последней пришла Саввина соседка, пенсионерка, но Петрик не сразу пошел к ней. Он о чем-то спрашивал, поворачивал голову то к соседке, то к воспитательнице. Наконец соседка взяла его за руку и увела. Они прошли совсем близко от Марии. «Не могла шарфик как следует повязать, — с досадой подумала она. — Так и простудить недолго».

Она подождала еще немного. Возле детского сада уже никого не осталось. «Ну вот и посмотрела. А теперь пойду в парк. Или домой. Куда захочу, туда и пойду». Но ей не хотелось сейчас ни в парк, ни домой.

Постояв еще минуту, Мария пошла из сквера и у самого выхода столкнулась лицом к лицу с круглолицей веснушчатой Ма-Фодевной.

— Вы приехали! — пропела она, просияв красным солнышком. — Ой, как хорошо, что вы уже приехали. Ваш Петрик житья мне не дает: «Когда приедет мама?» Вот уж мамин сыночек! У меня парень, тоже четыре ему, от отца ни на шаг. Мне иногда даже досадно становится. А этот на все сто — ваш. — Она заливисто смеялась; веснушки плясали у нее на щеках, на носу. — Я вам завидую, ей-богу! Утром приведут — спрашивает: «А сегодня мама приедет? А она меня возьмет?» Вот и сейчас не хотел идти с вашей соседкой. Подавай ему маму! А мой разбойник все к отцу липнет. Смешные они, правда?

Она говорила и говорила, не замечая, что Мария за все время не произнесла ни слова.

— У вас сестра заболела? Ваш муж говорил… А где живет сестра? Уже выздоровела? — Вопросы вылетали из ее круглого, ярко очерченного рта и бесследно таяли в воздухе. — Знаете, какой жуткий грипп сейчас? Мы так за детей боимся… Вам сюда? А я еще в магазин забегу. До свидания…

— До свидания, — ответила Мария.

Домой пришла вконец разбитая. «Даже прибирать не стану, — сказала себе. — Лягу, возьму книжку, ни о чем не стану думать и рано усну. Надо выспаться — не будет болеть голова. А завтра пойду в театр. Говорят, хорошая пьеса… Боже, какая она тараторка, эта Ма-Фодевна! Как пулемет — та-та-та… Веснушки у нее забавные, так и пляшут на носу. Видно, добрая и детей любит. А все-таки шарфик Петрику могла бы завязать получше. Эх ты, цокотуха».

Мария последний раз взглянула в зеркало. Ну вот она и готова. Можно идти. Посмотрим, что за пьеса. Посмотрим. Только хочется, чтоб не какую-нибудь стародавнюю историю показали, а сегодняшнюю жизнь. И про любовь, конечно. Как же без любви! Она его не понимает, он ее не понимает… Все спектакли пересмотрю, все книги перечитаю — должна я наконец узнать, что такое любовь. А зачем мне знать? Ох, я глупая, да еще и верченая. Так говорит тетя Клава. Пускай говорит. Она добрая, и мне с ней хорошо. Сейчас я выйду, она меня поцелует на прощанье, как целовала мама, и закроет дверь. Вот она и сейчас в коридоре шебаршит. Или, может, постучали? Нет, никто не стучал. Наверное, письмо или газету в ящик бросили. Тетя Клава получает письма от племянницы и от брата. А мне никто не пишет. Хорошо бы получить откуда-нибудь издалека большое письмо. А кто может мне писать? Смешно, ей-богу! Всякие глупости лезут в голову. Вот пойду в театр, посмотрю спектакль. А завтра в поликлинике будем с пеной у рта спорить — кто прав: он или она? Опять тетя Клава открывает двери. Никто ведь не стучал!