Семен Журахович - Киевские ночи [Роман, повести, рассказы]

— Там, — ответил Дмитро и взглянул на светлячок циферблата. — В два выступает мой взвод.

Девушка положила ему руку на плечо.

— Это очень опасно, Дмитро?

— Нет, — в голосе его звучала усмешка. — Сапер ошибается только один раз.

— Брось…

— Твои прогулки во вражеский тыл опаснее, — жестко проговорил Дмитро. Потом спросил: — Ждешь нового задания?

— Да… Это всего труднее: ждать, — вздохнула она. — А пока я помогаю в медчасти вашего полка. Мне разрешили.

Они умолкли. Щека к щеке слушали, как вверху чуть шелестит листва.

И вдруг Дмитро сказал:

— Василь тебя любит.

Какое-то мгновение Нина молчала, потом ответила:

— Я знаю.

— Он чудесный парень, — сказал Дмитро. — Настоящий!

Нина задумчиво повторила:

— Настоящий… Догадывается, что я не могу ответить ему тем же… И молчит. — Она чуть слышно добавила: — Он ничего не узнает, правда?

— Правда.

И снова они умолкли. Нина думала о Василе и о той непостижимой силе, что, не спрашивая, велит: «Вот этого люби, этого, а не другого».

Она шелохнулась. Дмитро крепче сжал ее плечо, наклонился, чтоб поглядеть ей в глаза, такие близкие, но еще ближе были ее терпкие губы.

В такие минуты забываешь обо всем на свете. Но над ними тяготела жестокая власть войны. Даже не взглянув на светящиеся часы, Дмитро сказал:

— Пора…

С рассветом началось. Двое суток не умолкал адский грохот, хриплый лай зениток, пронзительное завывание бомб, штопором ввинчивающееся в душу, в мозг; двое суток бушевал огонь, слышались проклятья и стоны атак и контратак, душил едкий дым и острый запах солдатского пота и крови.

Двое суток — это тысячи минут, десятки тысяч секунд, дробящихся еще на неуловимые мгновения, каждое из которых могло стать последним.

Двое коротких суток превратились в долгие годы.

И, может быть, потому поцелуй новой встречи под раненым осокорем имел такой горький привкус.

— Должна поспать хоть часок. Я падаю от усталости, — сказала Нина. — Завтра придешь?

Он кивнул. Наверное, целая минута прошла в молчании, когда он удивленно повторил:

— Завтра? Но завтра может и не быть…

Она вздрогнула. Пронзила острая, как зазубренный осколок бомбы в осокоре, мысль: «Любой кусочек металла может убить наши встречи, нашу не познанную еще любовь. Это страшнее смерти. Какой-то нелепый кусочек железа…» Ей стало душно, расстегнула ворот гимнастерки, с трудом перевела дыхание. Усталость, сон — все прошло. «Завтра может и не быть…» Ее испуганное сердце замерло на миг, и вдруг дрожащая рука еще сильнее дернула воротник, рванула пуговицы. Изумленный Дмитро прошептал: «Что ты?», и тогда она крепко прижала его лицо к своей обнаженной, горячей, упругой груди.

Не было войны, не было никого вокруг. Только августовские звезды в черном небе.

Но и звезды они увидели уже потом, когда лежали рядом, утишая бешеный стук сердец.

— Ты мне веришь, Дмитрии? — спросила Нина.

Он сжал ее узенькую сильную ладонь.

— О, не спеши, подумай, — сурово сказала она. — Это самое дорогое, когда веришь. Я тебе поверила. Сразу же, с первой минуты. И пускай что угодно говорят, пускай меня на части режут, я буду тебе верить.

Она целовала его, тяжело дыша, горестно, словно что- то шептало ей: это в последний раз.

Дмитро вернулся в блиндаж, как раз когда Василь готовился к ночной вылазке.

Тускло мигал каганец, сделанный из снарядной гильзы. Потемневшее лицо Василя казалось каменным. Черный ремешок каски врезался в подбородок.

— Заложим начинку в этом проклятом ярке, — сказал он. Голос его звучал глухо. У выхода он остановился на миг. — Что-то я не вижу Нину последние дни. Кланяйся ей… если встретишь.

Он, должно быть, хотел сказать другое: «Если не вернусь». Так, по крайней мере, показалось Дмитру. А может быть, это пришло ему на ум уже потом.

Через два часа саперы приволокли Василя на окровавленной плащ-палатке.

Дмитро прибежал в санчасть, когда раненому были уже сделаны две операции.

Из большой госпитальной палатки, прижавшейся к крутому склону, укрывшему ее от вражеских мин и снарядов, вышел хирург Бойчук, давний друг Василя, с довоенных времен.

Дмитро кинулся к нему, но Бойчук предостерегающе поднял руку. Брезентовые двери палатки распахнулись, и два санитара, шатаясь от усталости, вынесли носилки, на которых неподвижно, с закрытыми глазами, без кровинки в лице лежал Василь. За носилками шла Нина с охапкой мокрых красных бинтов в руках.

Бойчук сказал ей что-то коротко, отрывисто и вернулся в палатку. Его ждали раненые. Он уже третьи сутки не спал.

Нина смотрела вперед напряженным, застывшим взглядом. На миг взгляд этот скользнул по Дмитру; он заметил, что синеватые подковки под ее глазами стали темнее, больше. Она бросила кровавый комок в яму, опустилась на колени у носилок и положила тонкую шершавую руку на влажный лоб раненого.

Василь словно ждал этого. Он раскрыл глаза, затуманенные нестерпимой болью, и с тяжким усилием проговорил:

— Нина… Как я хотел тебя видеть…

— И я, и я, — эхом отозвалась девушка, вытирая ему лоб платком. — Молчи, тебе нельзя разговаривать.

— Я люблю тебя, — хрипло выдохнул Василь. — Я хочу жить.

Плечи ее задрожали, голова еще ниже склонилась к носилкам.

— Ты будешь жить… Ты будешь жить, Василь, — со стоном вырвалось у нее. — Я тоже тебя люблю. Люблю!..

На землистых щеках Василя выступили багровые пятна, в запавших, исполненных муки глазах загорелась искорка радости. Он опустил веки, как бы пряча эту искорку в себе, и прошептал:

— Я усну немного…

Нина тяжело поднялась и пошла между деревьями ни на кого не глядя, никого не видя.

Первым движением Дмитра было броситься за ней, но какая-то иная сила толкнула его в грудь. Заскрипев зубами, он ринулся по крутой тропке вниз и даже не услышал, как кто-то кинул ему вслед возмущенно и испуганно: «Сумасшедший!»

Вечером Дмитро ждал ее у осокоря. Уверен был, что она не придет, и все-таки ждал.

Она подошла и положила ему руку на плечо. Даже сквозь гимнастерку он почувствовал ее холодные пальцы. Суровая морщинка прорезала девичье чело — и уже навсегда; уголки крепко сжатого рта были скорбно опущены.

Но Дмитру ее помертвевшее, бледное лицо показалось пристыженным, виноватым.

— Ты все-таки пришла? — с недобрым смешком спросил он. — Интересно…

Она только взглянула на него. Не увидел ее удивленных глаз, лишь синие полукружия.

— Дмитро!.. Что случилось?

Он, дернув плечом, сбросил ее руку и хрипло процедил:

— Говорят люди: мил друг, не люби двух…

— Дмитро! Как ты можешь?..

Она не договорила, увидев его — и не его — чужие, недоверчивые глаза, искривленный в мстительной усмешке рот.

— Отойди! — крикнула она с такой яростью и болью, словно ее хлестнули плетью по лицу. — Убью!..