Николай Яньков - Закон предков [Рассказы]

— Мы тебя не трогаем, иди себе, амикан, добрый дедушка! — без испуга, но суеверно бормотал Чиктыкон, выхватывая нож. — Это наш сохатый, мы его добыли.

Древний мудрый закон гласит: «Увидишь опасность — иди вперед! Увидишь злого амаку — иди вперед!» Бежать или отступать нельзя — смерть. Бой начался. Одна из собак, издавая визг, корчилась в снегу с перебитым хребтом. С ножом в руках Чиктыкон прыгнул вперед и вбок — за ствол дерева. Крикнул — теперь уже громко, с рычанием. Медведь вздыбился. Смрадно дыхнул где-то вверху, над головой Чиктыкона.

— Стреляй! — закричал Чиктыкон Аракче, удивляясь, что до сих пор не раздалось выстрела.

Ответом был затихающий скрип снега под торбазами. Но Чиктыкон не услышал этого скрипа — зверь приступал к делу: жадно обнимал лиственницу, ловил Чиктыкона, стараясь приплюснуть голову охотника к стволу мерзлого дерева. Было тихо. Никто не стрелял. Амана злился, топчась вокруг дерева. На единственную собаку он не обращал внимания. Казалось, что человек и зверь соревнуются в странном танце.

Раненая собака давно перестала барахтаться и хрипеть. Черной шерсти амаки Чиктыкон не видел, ко ясно понял: ждать помощи не приходится! Силы его слабели. Был в запасе трюк — старый, испытанный. Победный для сильного и веселого, опасный для слабого.

Чиктыкон решился: оттолкнувшись плечом от дерева, прыгнул на чистое место. Медведь удовлетворенно рыкнул, гребанув лапой воздух. Сжимаясь опасной пружиной, эвенк бросился в ноги амаки. Руками, которые крепко сжимали нож, массой всего тела Чиктыкон сделал резкое движение снизу вверх. Удар получился правильный, крепкий. Лезвие прошлось от паха до самых ребер. Чиктыкона мягко толкнуло в ноги грудой синих кишок. Правая рука охотника скользнула в нутро зверя по самый локоть — к диафрагме, к сердцу. С длинным визгливым ревом вылетела из амаки жизнь.

Падая, он задавил вторую собаку. Чиктыкона отбросило спиной к дереву. Мельтешили сойки, кружил и каркал над местом побоища ворон.

Очнувшись, Чиктыкон шевельнул пальцами рук и ног. Обрадовался сквозь боль: живой! Но с лицом было что-то неладно — текла кровь, глаза придавила ночь. Пальцами Чиктыкон разлепил веки одного глаза, на месте второго нащупал яму. Вытек глаз — правый! Напоследок гребанул амака кривым когтем…

Без шапки, в рваной парке, кривой и залитый кровью пришел Чиктыкон к зимовью. Показалось: человек мелькнул в кустах.

— Алаткел! Постой! — слабо крикнул старик.

Морщась от острой боли, Чиктыкон развел в очаге огонь. Ночь, день и еще ночь провел он у огня в забытьи, в тумане. Боль во лбу перемежалась с вспышками злобы на бежавшего Аракчу. Ибдян — стыд жег беглеца! Даже соболя с перепугу забыл снять с пялки. Не человек — грязь, мусор. «Убить, догнать и убить!» — порывался старик.

С уходом усталости и боли Чиктыкон успокоился. «Это и хорошо, — расслабленно сам себе усмехнулся старик. — Аракча дал мне один на один подраться с амакой. На последней охоте. Теперь умру. Уйду в Кодар, там умру. Старый. Глаза нет. Вытек. Правый глаз! Какой теперь Чиктыкон охотник? Большой был амака, огромный!» В начале сезона еще Чиктыкон чувствовал: это его последний выход в белкованье. Старый охотник и друг Чохтоо остался на стойбище в этот сезон, признался, что он не ходок в тайгу: ревматизм тянет старые жили! А ведь Чохтоо моложе. Чиктыкон подумал с некоторой гордостью, что умрет в тайге, на охоте. На удачной охоте! Разве это не удача — такой огромный амака, и притом амака сам выразил желание драться. Все нормально, все хорошо…

За стенкой зимовья свистел ветер. Струи ветра проникали сквозь щель внутри избушки. Покачивался хвост соболя на пялке, вбитой в паз между бревнами. Чиктыкон вяло подумал, что соболь большой, темный. Дорогой соболь. Таких Парчен меняет в бумагах на дешевых, рыженьких. Обманывает робких охотников. Парчен — вор, Парчен нарушает закон предков.

Чиктыкон вдруг вскочил с холодной лежанки. Новая мысль крутнулась в его голове: разве Аракча не нарушил закон предков?

Предательство и трусость хуже, чем воровство! За кражу могли только выгнать из стойбища, за трусость убивали на месте. Вор и трус — мусор. «Очищай чум от мусора, — сказано древними, — а род от дурных людей». Давно такого не было в роду Кочениль, шибко давно! Вокч взял соболя из чужой ловушки лет тридцать назад, а человек, бросивший в тайге товарища из страха перед амакой, едва помнился. Кажется, его звали Товга. Старики стариков так говорили. Тогда еще и ружей нс было, стреляли из луков. Трус Товга крепко поймал стрелу сутулой спиной! Тень его долго учила людей рода Кочениль быть честными, смелыми. Теперь это забыли.

Из-под нар Чиктыкон выгреб ногой кучу смоляной щепы, на камни очага положил дров. Руки у него совершенно окоченели. Огонь Чиктыкон добыл, держа спичечный коробок в зубах, а спичку зажав двумя кулаками. Пальцы у него еще долго не гнулись. Не гнулись ноги, цепенела спина, но умирать Чиктыкон раздумал. Не умрет до тех пор, пока не заглянет в глаза Аракчи, думал про себя Чиктыкон. От спекшейся крови лицо его представляло сплошную коросту. Он согрел на костре воду, умылся. Раны Чиктыкон заклеил кедровой смолой.

Еды было вдоволь. Он сходил к месту побоища, нарубил кусков сохатины, нарезал с туши амаки сала. У дверей избушки постоял в раздумье. Меж стволов лиственниц беспокойно синели следы Аракчи. Они шли к перевалу. Снег цветисто искрился, над сопками проливалась нарядная голубизна неба. События этого дня на миг показались Чиктыкону кошмарным сном. Вот-вот выйдет из-за деревьев краснощекий Аракча, и они, поев сохатины, мирно отправятся белковать.

Но боль в опустевшем глазу напомнила, что все это не сон. Аракча сбежал! Чиктыкон даже видел, как он воровато метнулся в чащу. Видел, когда, залитый кровью, шагал к избушке. Следы на снегу говорили то же самое: добежал Аракча до зимовья, вылетел обратно, долго топтался на месте — слушал, как затихает шум драки. Побежал к перевалу, когда увидел, что Чиктыкон поднялся, идет…

Да, это было так!

Состояние организма охотника требовало, чтобы он отдохнул на хорошей еде до конца недели. Но Чиктыкон кое-как скоротал в зимовье эту ночь. Неведомо откуда нахлынувшие силы толкали его вперед, догнать Аракчу.

Домой, в Талакан, Чиктыкон явился на третий день. Как собака, в хвост которой вцепился злобный хорек, закружилась по стойбищу весть: Аракча — трус, он бросил старика на съедение амаки! А говорил: год худой, прекратил охоту, потому что нет белки, пойдет трактористом к геологам, там много платят. Но Чиктыкон другое сказал. Кожа на лбу Чиктыкона разодрана лапой амаки, глаз вытек — правый глаз!

Стали вспоминать: какой такой жил в Талакане Аракча? Худое человек сделает — много за ним худого выплывет. Рассеянные пылинки слетятся, склеются в большой ком. Работал в сельпо Аракча, ящики с маслом прятал. У эвенков рода Кочениль добывший мясо дает его всем, у кого нет в доме мяса. Аракча не давал — прятал сохатого, ночью привозил в дом. С Парченом водил шуры-муры, дешевых рыженьких соболей менял у него на дорогих, темных — охотников через Парчена обкрадывал. Толстыми цветными коврами обколотил стены своего дома. Купцом живет. Почему так живет? Разве новые законы разрешают нечестным людям благоденствовать? Вот и в древних законах эвенков сказано то же самое: «Выбрасывайте из чума гнилое мясо, из рода — худых людей!»