Владимир Санги - Женитьба Кевонгов

Только зимой, когда якут возвратился с ярмарки, Тимоша распознал, кого он привез в свои владения!

А Чочуна с самого начала понимал: рано или поздно кому-то из них нужно убираться отсюда. Тимоша легко не уступит. Чочуна даже обрадовался, когда тот спалил дом Ньолгуна — настроил против себя все стойбище. К тому же на Тимошу написана жалоба. Упрям и справедлив этот топограф — дойдет до губернатора. Но начальство что-то молчит. Правда, ему сейчас не до Тимоши и не до гиляков — идет война с германцем. А тут поговаривают и насчет японца — того гляди, полезет.

Чочуна выбрал время поговорить с Ньолгуном. Тот уже несколько дней пребывал в мрачном настроении: узнал, что Авонги еще не отказали Кевонгам.

— Ланьгук ты возьмешь, — ласково, как ребенка, утешал Чочуна.

— Как же возьму, раз сосватана?

— Не беспокойся, будет твоей женой, — уверял его Чочуна. — Я помогу. Весной, после охоты, и сыграем свадьбу.

Ньолгун верил в Чочуну, как в бога. Еще не было случая, чтобы якут не сдержал слова. И сейчас Ньолгун счел неловким расспрашивать, как удастся им заполучить Ланьгук. Но раз Чочуна сказал… Хотя у нивхов и не нарушают священный обряд…

— Поедем к Тимоше, — неожиданно предложил Чочуна.

— Поезжай. Ты же, считай, его зять, — угрюмо отозвался Ньолгун.

— Вместе поедем.

— Он сжег мой дом, а я чай пить к нему? Нет!

— Ты же друг мне. А я ему, как говоришь, зять.

— Мне легче пальнуть в твоего тестя!

— Тс-с-с-с! — Чочуна оглянулся. Никто их не слышал. — Это ты успеешь, — не отступал Чочуна. — Но пока надо мириться. Надо!

Только теперь сообразил Ньолгун, что Чочуна вовлек его в новую игру.

…В просторной избе ярко горели восковые свечи. За столом шумно. Тимоша и Чочуна рядом, с краю — розовощекая Дуня, жена Тимоши. С другой стороны — Ольга. Ньолгун в углу строгал себе мороженую навагу. Тимоша, который чувствовал себя обойденным, досадливо крутил головой, приговаривал: «Значит, осенью в тайге встречались, ягодку собирали? Вот и отпускай одних баб за ягодкой».

Ольга ни разу не обмолвилась снохе хоть словечком о тайных своих встречах с Чочуной. Дуня вспомнила, как в солнечные осенние дни, никого не предупредив, Ольга уходила в лес. Возвращалась она обычно без ягод, говорила, что заблудилась, еле отыскала тропу домой. И никто бы не узнал о встречах, если бы Чочуна сегодня после третьего глотка вдруг не сказал хвастливо: «Ольга, ягода-то вкусная, пошли собирать»!

Тимоша все еще выражал свое недовольство, когда отворилась дверь и на пороге возник Кутан.

— Ольга, вот тебе ишшо жанишок!

Ольга хихикнула, передернула крутыми плечами — крупные груди заходили под пестрой кофтой. Чочуна набычился, поднял глаза на вошедшего и не здороваясь сказал:

— Сюда садись, жених.

Кутан присел с краю стола. Тимоша разлил водку.

— Ну, бывай! — и все дружно подняли стаканы.

— Чего строгаешь навагу? Давай сига! — потребовал Чочуна.

Ньолгун выскочил в сени, принес несколько крупных серебристых сигов. Быстро, играючи настрогал. К строганине со всех сторон потянулись руки.

Люди Нгакс-во были удивлены, когда узнали, что Тимоша и Ньолгун, похоже, в мире. Гадали, каким образом Пупок смог откупиться. Или Чочуна уговорил забыть прошлое?

— Под строганинку! — снова предложил Тимоша, всем видом своим показывая, что настроен миролюбиво: он неуклюже подмигивал, игриво подталкивал Чочуну локтем.

Пока Тимоша разливал водку, Чочуна отобрал у Ньолгуна второго сига и стал сам строгать. Грубые, неуклюжие стружки церемонно положил на стол перед Ольгой. Та засмущалась — нежные маленькие уши стали как рябина, тихо, одними губами выронила: «спасибо». Большие глаза потупились, длинные темные ресницы запрыгали быстро-быстро. Хороша, чертова девка!

— Шо раззявил рот? — Тимоша хлопнул по широкой спине Чочуны. — Моя сестра — шо яблоко. Жанихайся. А то отдам первому, кто попросит.

— Заберу. В тайгу заберу. Царица будет тайги! — серьезно ответил ему Чочуна, а глаза жадно ловят просвет в пестрой кофточке.

— Забирай. Жалко, што ли? — добродушно соглашался Тимоша. — Давай ишшо под строганинку.

Со стола быстро исчезали изогнутые спиралью стружки. Ньолгун только и успевал строгать.

Дуня ушла на кухню и через минуту появилась с миской, наполненной мясом. Поставила на середину стола, подцепила ножом грудинку, положила перед Чочуной, приговаривая:

— Кушайте, кушайте на здоровье.

Кутан взял ребрышко. Широкое и плоское, не как у оленя. Да и запах какой-то травяной. Пожевал. Мясо не сочное, волокнистое.

— Шо, друг, не то, да? — спросил Тимоша.

— Ничо!

Мясо действительно было «ничо». Можно есть. И шаман потянулся за вторым ребрышком. Он видел: Ньолгун с удовольствием поглощает кусок за куском.

— Говядина, оно, конешно, не оленина, — Тимоша поглядывал на Чочуну. И без всякого перехода: — А ишшо друг называется. Обижаешь меня. Ездишь, ездишь, и все мимо, мимо. Сам жрешь оленину, вон скоро лопнешь, а меня обижаешь.

— Ты богатый. У тебя все есть.

— Какой я богатый? Оленька, скажи, какой я богатый? — обратился Тимоша к младшей сестре. Потом вздохнул: — Последнюю коровку нонче зарезал.

Чочуна оторвался от кости, которую тщательно обгладывал:

— Врешь все.

— Не верит!

— Не верю! — твердо сказал Чочуна.

— Оленька, сестрица моя, — взмолился Тимоша.

Захмелевшая Ольга прыснула.

— Кушайте, кушайте на здоровье, — суетилась хозяйка — сама доброта и щедрость.

Тимоша обнимает Чочуну, слюняво целует в губы. «Русские, как бабы, — в губы целуются», — заметил про себя Кутан. Шаман был удивлен, что никто из присутствующих — ни хозяин, ни гости не поинтересовались, зачем пожаловал к ним человек.

— Вот ты богат, — говорит Тимоша.

— Я? Всего сто олешков.

— Это што — мало?

— Будет тыща! — хвалится пьяный Чочуна.

— Будет! — убежденно подхватил Тимоша. — Сколько соболей успел набить?

— Сколько набил — все твои. — И Чочуна показал на тугой мешок. Тимоша только диву дается.

Не дав никому и рта открыть, Тимоша запел протяжно, неожиданно приятным голосом:

Бабы подхватили. Было видно: в этом доме любят и умеют петь. Чочуна слушал, и ему было хорошо. Не от слов этой странной песни хорошо — от слаженности и красоты голосов и еще от неожиданной душевности, которую вдруг выжало из себя зачерствелое сердце. И расплакался Чочуна, тогда Тимоша жалостливо затянул:

Сквозь слезы, как сквозь туман, сперва неясно, расплывчато, но с каждым мигом ясней и ясней — Софья Андреевна. И странно, в груди у Чочуны не было того волнующего биения, какое он испытывал при встрече с живой, неумолимо манящей, но загадочной и далекой Софьей Андреевной. Лишь слабое, подзабытое, едва уловимое волнение. Даже не волнение, а скорее воспоминание о чем-то приятном, но далеком, которое сегодня уже не может взволновать — так давно оно было…