Иван Щеголихин - Не жалею, не зову, не плачу...

мы свое стойбище, целый город, от угла до угла, наверное, с километр. Старый наш

лагерь огородили высоченным забором с колючкой, теперь там штрафная зона,

присылать будут на месяц, на два, на три, на полгода. Питание там хуже, режим строже,

вывод только на каменный карьер. Дня через три пришел воровской этап из

Красноярской пересылки, за ним штрафники из Ачинска, отпетый сброд, все в Малую

зону, потом большой этап политических, все тяжеляки, двадцать пять и пять по рогам,

бендеровцы, власовцы, бывшие пленные. Появились новые сотрудники в медсанчасти.

Вериго, кстати, выпустили из кандея на другой день – некому вести прием в

амбулатории. Начальником санчасти стал капитан Капустин, а Кучмаев – его зам.

Приняли вольнонаемную Светлану Самойловну Дикман, терапевта, она недавно

окончила институт в Днепропетровске. С Красноярским этапом прибыл хирург

Пульников, уже за сорок, маленький, лицо в тонких резких морщинах, тоже сын Гулага,

досиживает второй срок.

На новоселье принесли нам грелку с водкой, мы ее профильтровали через

таблетки активированного угля, сняли запах резины, выпили, разговорились. Олег

Васильевич рассказал, как ходил с отцом на медведя. Он уже школу кончил, а сибиряки

в семнадцать лет все охотники. Подняли медведя, а он оказался такой резвый, не

успели глазом моргнуть, как зверь оказался рядом и выбил у отца ружье, будто прием

знал. А сын начал палить из своих стволов почти в упор, медведь испугался грохота и

убежал, его прохватил понос, медвежья болезнь, вонь страшная. Пошли домой, рады,

что живы остались, отец говорит: «Я не столько медведя боялся, сколько тебя – жаканы

вокруг меня так и свистят, вжик-вжик!» А сын отвечает: «Да где же ты был? Я тебя

совсем не видел». Посмеялись, идут дальше. «Ну, как, – спрашивает отец, – в штаны

наложил?» – «Да что ты, батя, за кого меня принимаешь!» А сам иду, – продолжал Олег

Васильевич, – и чувствую, как между ног что-то прохладное так и ползет вниз, так и

ползет по ногам, ну-у, думаю, всё, пропал, лучше бы меня медведь загрыз. Бате говорю:

ты иди домой, а я зайду на минутку в баньку. Отец догадался, но смеяться не стал. Так

что медвежья болезнь бывает не только у зверя, но и у охотника».

Капитан Капустин являлся с осмотром каждое утро, разгон устраивал персоналу,

драили полы по три раза в сутки, везде была чистота. Но что особенно поражало всех –

унитаз, хоть води сюда на экскурсию, умереть можно, зека хохотали от шока, всю

жизнь на параше сидели, а тут такой комфорт. В каждой палате раковина, кран

отвернул, вода течёт, – ну не смешно ли! Да еще и ванная, пол кафелем выложен,

красавец титан до потолка, сверху душ, рожок никелированный, ну как не посидеть в

таком лагере энное число лет для культурного развития? Вернется потом зека в свою

зачуханную деревню и всю жизнь будет, как сон вспоминать, какие у него в лагере

были санитарно-гигиенические условия.

Дня через три после прибытия воровского этапа из Красноярска в больнице

произошло несчастье, утром обнаружили в ванной мертвого раздатчика Федю

Пионерку. Что удалось выяснить? С вечера он приказал санитарам разогреть титан,

появился его педераст Мотя, они закрылись, потом Мотя ушел, наступила ночь, вся

больница улеглась спать, а утром – натюрморт. Воды в ванной по самый край, лежит в

ней Федя, совершенно голый и словно бы спит под водой, как рыба. На вскрытии

обнаружили следы алкоголя, причина смерти стала ясна – выпил, распарился, задремал

в теплой воде и захлебнулся. Прежде чем вскрывать, осмотрели татуировку –

картинная галерея. Одно бедро обвивает толстый удав и целит раздвоенным языком в

сторону члена. На спине кинжал, и не просто красуется, а в действии – всажен под

лопатку, и надпись: «От друга». На ягодицах тоже есть что посмотреть, на правой

играет кошка, на левой мышка, и еще на головке члена муха, такое накалывают уже

под наркозом, но главное на груди – слева Ленин, справа Сталин, а посредине

Кремлевская башня со звездой и лучами. Пришел в морг оперуполномоченный, и

первый его вопрос: нет ли признаков насильственной смерти, поищите следы. Следов

не было – утонул в нетрезвом состоянии. Но скоро я узнал, Пионерка был сукой, а

дальше ты уже сам догадывайся, как было дело в ванной. Из женского пола он

признавал только пионерок, обязательно в галстуке, но сидел не за изнасилование, а за

карман, до этого за шантаж, а ещё раньше за мошенничество, за все такие дела больше

двух лет не дают.

Из вольных появилась еще Зазирная, старший лейтенант медицинской службы,

фигуристая бабенка, военфельдшер. Явилась как-то при всех регалиях – два ордена

Красной Звезды, орден Отечественной войны, штук пять медалей, прошла от

Сталинграда до Берлина, по всем статьям баба не промах, сразу положила глаз на

Вериго. Она еще не работала с нашим братом, но быстро вошла в роль и со мной

только так: зека Щеголихин, сходи туда, принеси сюда. Светлана Самойловна называла

нас всех по имени-отчеству, меня просто Женей и всегда на вы, у нее избыток

вежливости. Светлана вольняшка не типичная, а вот Зазирная – в самый раз. По

рекомендации Вериго меня назначили ординатором терапевтического отделения, для

начала мне 15 больных (а потом и 20, и 25, да плюс ночное дежурство). По утрам я

делал обход вместе со Светланой, заполнял истории болезни, выписывал назначения, и

сам же их выполнял. Пульников сначала делал операции один, вскоре появился из

вольняшек Бондарь, тоже хирург, лет тридцати, полноватый, румяный, улыбчивый,

стали делать сложные случаи вдвоем, а я стоял рядом с ними и наблюдал весь

операционный день. Конечно же, мечтал принять участие.

Другая жизнь началась не только в медсанчасти, но и по всему лагерю. Огромный

клуб КВЧ с фотографией, библиотекой и кинобудкой, новая баня, парикмахерская – все

было сделано для рабочего поселка Соры, для тех, кто будет жить здесь при

коммунизме, а нас, как только объявит Москва по радио, что комсомольцы в Соре на

Всесоюзной ударной досрочно закончили комбинат, развезут этапами на другие

ударные. Между прочим, начальником банно-прачечной части стал мой знакомец

Хабибулин, вся его свита шестерок заняла места в каптёрках, в истопниках, и на

складе.

По другому зажила КВЧ – культурно-воспитательная часть. Как с неба свалилась

большая библиотека, газеты появились, «Правда», «Красноярский рабочий»,

«Советская Хакасия» и даже «Литературная газета», уму непостижимо. Каждую

неделю привозили кино, появился Жора-киномеханик, открылась фотография, в любой