Вильям Козлов - Услышать тебя

— Это он, а я хочу тебя, голубчик, послушать. Просто умираю от желания.

Голобобов поудобнее уселся в тягуче заскрипевшем кресле, откинулся на спинку и сцепил маленькие пухлые руки на необъятном животе. На одном из пальцев желто блеснуло глубоко врезавшееся обручальное кольцо. Все это вступление было не совсем обычным и потому тревожным. Как правило, редактор сначала гневно обрушивался на провинившегося сотрудника, потом нехотя выслушивал жалкий лепет оправданий. А тут выходило все наоборот. Переступая с ноги на ногу и собираясь с мыслями, Сергей откашлялся, почесал указательным пальцем переносицу: он не знал, с чего начать.

— Я жду, — посуровел пристально наблюдавший за ним редактор.

И тогда Сергей, вздохнув, все откровенно рассказал. И про переодевание, и про старика с медалями, и про приемник с книгами, притащенными с другого конца деревни от агронома…

В середине его несколько сбивчивого и взволнованного повествования пришел Павел Петрович Дадонов. Очевидно, приказ редактора «Ко мне никого!» к заведующему, сектором печати обкома партии не относился. Дадонов кивнул им и тихонько уселся на черный диван. Стараясь не привлекать к себе внимания, закурил. Высокий, худощавый, с моложавым лицом, он внимательно слушал, посматривая на Сергея веселыми серыми глазами. По всему было видно, что у Дадонова хорошее настроение.

— Вот почему я отказался делать липовые снимки к липовой полосе, — довольно спокойно закончил Сергей. — Это самое настоящее очковтирательство. Обман читателей. Если бы такая полоса появилась, над нами вся деревня смеялась бы, да что деревня — район!

— Липа, очковтирательство, обман читателей… — повторил Голобобов. — Как ты легко такими словечками-то бросаешься! Послушать тебя, так надо газету закрывать… Черт знает, чем мы тут занимаемся! Сплошным очковтирательством и обманом читателей… Какого ты года рождения?

— Мне двадцать четыре, — ответил сбитый с толку Сергей.

— Когда ты, как говорится, под стол пешком ходил, Лобанов уже был членом партии. Это я так, для справки. Но, тут я с тобой согласен, не прав он, что устроил эту возню с чужим приемником, притащил книги… Так и не надо было всю эту мишуру снимать! Твоя задача людей показать: как они работают и отдыхают. Мог ты это прекрасно сделать и без приемника. За самоваром сфотографировал бы. Сидят и пьют чай. А то, что они переоделись, ничего страшного. Каждому хочется понаряднее выглядеть на снимке. И ордена-медали, заработанные на фронте, лишь украшают человека. И правильно, что Лобанов посоветовал старику надеть их… Не вижу я, Волков, серьезной причины для твоей амбиции. И потом, ведь ты не знал, что напишет Лобанов…

— Знал, — упрямо сказал Сергей. — Это было бы сплошное вранье! Я же видел, как он с колхозниками обращается… Будто не живые люди, а чурбаки! Вы бы посмотрели на лица этих людей! Сидели, как в воду опущенные, шею повернуть боялись. Манекены какие-то, а не люди. Уж если Лобанов не постеснялся на глазах колхозников через всю деревню тащить чужой приемник в дом, то в своей статье он мог написать все, что ему вздумается… Не мог я иллюстрировать такую полосу. Я бы тогда был… как это? Соучастником этой липы, мистификации.

— Преувеличиваешь ты, Волков!

— Я не могу вам, Александр Федорович, объяснить, но я… Я возненавидел бы свою профессию, если бы мои снимки появились в этой полосе.

В кабинете стало тихо. Голобобов, поглаживая пальцами круглые щеки с мешками под глазами, смотрел в окно. Дадонов приподнялся с дивана, достал со стола пепельницу и, поставив на колени, стряхнул пепел. Худощавое лицо его было непроницаемым.

— Нашла коса на камень! — сказал редактор. — И Лобанов тут метал громы и молнии… Какая между вами кошка пробежала?

— Может, когда я под стол пешком ходил, и были другие порядки, но сейчас так, как Лобанов, никто из газетчиков-не работает. Ведь я почти со всеми был в командировках… Не хотелось мне говорить, да уж ладно… Я с хозяйской дочкой — она дояркой работает в колхозе — на танцах был. Кстати, она закончила десятилетку. Так вот, она мне рассказала, что, когда приемник через всю деревню в их дом тащили, и стар и млад со смеху помирали… Дело в том, что приемник этот — одна видимость. Декорация. Агроном его привез из Германии в сорок шестом. Уж года три как все лампы сгорели, и стоит этот трофейный «Телефункен» вместо мебели.

— И дался тебе этот приемник!

— А книги? Малограмотным людям на полку поставил «Капитал» Маркса!

— Я просто диву даюсь, как мог такой опытный газетчик, как Лобанов, додуматься до такой глупости! — вмешался Дадонов.

— Сейчас разговор не о Лобанове, — сказал Голобобов, взглянув на Сергея. — Ты всего-навсего фотограф и обязан был выполнить задание. Мы бы тут разобрались, что к чему.

Уж от кого-кого, а от редактора Сергей не ожидал такого оскорбления. Фотограф сидит в фотографии и снимает клиентов, а он, Сергей Волков, журналист, и редактор не хуже его знает разницу между фотографом и фотокорреспондентом… Чувствуя, как вспыхнули щеки, он резко сказал:

— Во-первых, я не фотограф, а фотокорреспондент, во-вторых, разные дурацкие задания я выполнять не собираюсь…

Голобобов не рассвирепел, не стал стучать по столу массивной крышкой от чернильницы, как ожидал Волков, — он с улыбкой повернулся к Дадонову:

— Что же это ты, Павел Петрович, заставляешь меня давать моим сотрудникам разные дурацкие задания? Если я не ошибаюсь, идея этой полосы принадлежит тебе?

— Идея как раз неплохая, — спокойно ответил Дадонов. — И полоса, надеюсь, появится в газете. Но ведь любую идею, даже хорошую, можно извратить.

— Я прочитал полосу Лобанова, — сказал Голобобов. — В отличие от Волкова, он выполнил редакционное задание и представил весь материал в срок.

— Ну и как?

— Полоса не пойдет. — Голобобов взглянул на встрепенувшегося Сергея. — Однако это обстоятельство не снимает с тебя вины. Если каждый фотограф…

— Я фотокорреспондент, — перебил Волков.

— Ты слышишь, как он разговаривает со мной? — обратился редактор к Дадонову.

— По правде говоря, между фотографом и фотокорреспондентом есть существенная разница, — заметил тот.

— И ты еще его защищаешь?

— Воспитывай, пожалуйста, Александр Федорович, я молчу, — улыбнулся Дадонов.

Волков, нахмурившись, смотрел в окно и вполуха слушал, что говорит редактор. Голобобов дважды назвал его фотографом, то есть нарочно подчеркнул разницу между литературным сотрудником и фотокорреспондентом, дескать, не ему, Сергею, совать нос в литературные дела.

— Эта полоса нам необходима, — говорил Голобобов. — И ее нужно сделать срочно. За три-четыре дня. Придется тебе с Лобановым снова ехать в командировку. За свой счет, разумеется, и в другой колхоз… Что ты на это скажешь, Павел Петрович?