Кирилл Голованов - Море дышит велико

В рваных тряпках, промокших и промасленных, угадывалась чужая форма, светлые волосы слиплись колтуном, выкаченные зенки, обострившийся клювом нос, разъятый в гримасе оскал, а на голой груди наколка: коченел, ощерившись, аспидный плезиозавр.

— Поди сюда, Вота!

У Тетехина было нормальное имя — Захар, но в команде, придравшись к особенностям речи, его окрестили Вотой. Слухач пообижался, но привык.

— Чего глядеть…

— Как чего? Твой законный трофей.

— Ну его… — Тетехин отвернулся и вдруг добавил: — Жалко.

— Кого тебе жалко?

Разные на палубе собрались парни. Некоторые давно не получали вестей из дому. Не ходила почта через линию фронта.

— Гляди, какие клыки. Думаешь, тебя бы пощадил?

— Живой — ясно. Фашист и больше ничего…

— Вот видишь?

— А покойника жалко, — стоял на своем Вота. Матросы загудели, потребовав объяснений.

— Верно, остались матерь, жонка, детишки…

— Кто ты после этого есть сам?

— Тововоно, русский…

— Какой, к чёрту, русский?

— Воюю, как все.

— Дак с ним не воевать. Их вешать надо, как бешеных собак.

— Палачей надо, — согласился Тетехин. — Тововоно, накрой этого брезентом. Какой-никакой, а был человеком…

Максиму Рудых надо бы вмешаться, но он не знал как.

— Странная логика, — сказал он, размышляя.

— Почему же? Вполне отражает национальный характер, — возразил Терский.

— «Пусть ярость благородная вскипает, как волна», напомнил Максим.

— «Благородная», пн-те. Это существенно… Командир дивизиона отправил боевое донесение через береговой пост службы наблюдения и связи и вскоре получил приказ следовать в базу. По-видимому, все реальные сроки встречи со своей подводной лодкой уже истекли, и дожидаться её стало бессмысленно.

— Вы здесь командуйте, — сказал Борис Александрович, расписываясь на семафоре. Я буду в вашей каюте… Немного, пн-те, отдохну.

До базы было недалеко, семь с лишним миль, и Максиму вдруг вспомнилось замечание комдива на счет терпения, очень уместное замечание, как, впрочем, и все остальные, которые стали предпосылками одержанной победы. С отдыхом тоже бы следовало потерпеть, пока «охотники» не ошвартовались. Но лейтенант Рудых не решился сказать об этом капитану второго ранга Терскому. Это выглядело бы просто дерзостью.

Перегрузки опасны везде, а корабль от них может потерять остойчивость. Хотя водоизмещение «Торока» было не таким уж маленьким — 670 тонн, сторожевик заметно осел и закачался под тяжестью проверяющих. На борт прибыли в полном составе штаб и политотдел. По нерушимой традиции раздалась команда: «Корабль к осмотру!» Флагманские специалисты вооружились блокнотами и чистыми носовыми платками для обнаруживания пыли в укромных местах, вроде фланцев трубопроводов. Капитан-лейтенант Выра, оставаясь в каюте, время от времени выслушивал гонцов с оперативной информацией по ходу проверки:

— У боцмана обнаружен сверхнормативный запас сурика. Утаил после ремонта.

— Сколько тебя предупреждали, Осотин? Куркульские замашки брось…

— Как же? — невозмутимо возражал главный боцман. — Сами небось жучите: здесь подкрась, там зашпаклюй. А где краска? Без запасов невозможно никак…

— Тогда сховал бы у себя в «гадюшнике»…

— Как же? Обнаружат беспременно. Держал в обрезе под верстаком, — объяснял Осотин, понимая под «обрезом» отнюдь не оружие, а всего лишь укороченную железную бочку. — Дак кто знал, что они такие дотошные. Сунулись, не глядя, — и по локоть в сурике.

— Что? — ужаснулся Выра. — Командир БЧ-5! Бензину сюда. Срочно.

— К чёрту бензин, — появился в коридоре Нежин в напрочь заляпанной тужурке, и голос помощника начальника штаба не предвещал ничего хорошего. — Дайте семафор. Пусть пришлют запасной китель из моей каюты.

Перед обедом к Выре постучался дежурный по кораблю и доложил почему-то шепотом:

— Товарищ командир!

— Что? Что там ещё?

— Прошу снять пробу!

Сзади застыл кок в белоснежном колпаке с подносом. Он ждал восторга, а Василий Федотович скривился точно перед дохлятиной.

— К старпому! — отмахнулся он.

Командир корабля — тоже человек, и что тут поделаешь, если у него отшибло аппетит. Правда, по сигналу ему всё же пришлось идти в кают-компанию. На «Тороке» обедал сам флагман вместе со своим Жуликом, и вестовой Бирюков не пожалел для Юрия Владиславовича ни мясной тушонки, ни свежей разварной картошки. Меню было выдающимся, а суп едва не выплескивался через край тарелки.

— Товарищ матрос, — обеспокоился «командор». — Вам пальцы не жжет?

— Никак нет. Он не так горячий, — мужественно доложил Бирюков, хотя тарелку донес с трудом.

— Тогда хорошо, — кивнул Юрий Владиславович. — Но вы принесите мне другую тарелку, погорячее. Только на подносе. Да, да. Как бы иначе не пришлось отправлять вас с ожогами в госпиталь.

— Есть принести погорячее, — обиженно отрапортовал вестовой. Он был поражен: «Отказаться от такой порции?»

Результаты смотра ещё не объявлялись, но «командор» был суров и сдержан. Над столом висела тишина, и куски не лезли в горло обедающим. Заместитель командира Тирешкин для общего блага попытался разрядить обстановку. Вытащив из кармана заранее приготовленное печенье, он сложил губы венчиком и ласково зачмокал. Но адмиральский пес не обратил на призыв никакого внимания.

— Жулик, Жулик, возьми! — вкрадчиво умолял Макар Платонович.

Пес снизошел. Зажав печенье лапами, он лениво отгрызал по кусочку.

— Какая воспитанная собака, — восхитился Тирешкин, призывая в свидетели старпома. — Другая бы хапнула на лету.

Лончиц согласился с Макаром Платоновичем, хотя последующие события показали, что ему было бы лучше воздержаться. Дело в том, что любой нормальный пес делит людей на своих и чужих, относясь к последней категории в высшей степени подозрительно. Столь упрощенный подход к человечеству обычно корректируется намордниками, ошейниками или, в крайнем случае, уведомлением на видном месте. Любая из этих мер не подходит для корабля. Представьте табличку: «На борту злая собака». Остряки обязательно поймут её не так, а люди без юмора усмотрят в ней вызов и потрясение основ. Конечно, одинаковых собак не бывает. Жулик, которому приходилось жить там, где поднимался флаг хозяина, просто не мог бы существовать с «нравом» цепного пса. Наоборот, Жулик отличался удивительной приспособляемостью. Но, несмотря на это, к нему относились плохо не только на «Тороке». Непостижимо как, но Жулик умел различать чины, всегда искал покровительства у самого старшего из присутствующих и проводил свою линию с собачьей прямолинейностью: лизать — снизу вверх, рычать — сверху вниз. Такие характеры встречаются иногда и у людей, но распознать их труднее из-за наличия второй сигнальной системы. Стоит ли удивляться отношению моряков к бюрократическим замашкам собаки?