Кирилл Голованов - Море дышит велико

Шутка вновь была встречена смехом, но Максим не смутился.

— Ваши стандарты, вероятно, допускают подслушивание под сурдинку, но ожидаемых преимуществ это не принесло.

— Вот из ит «под сьюрдинку»? — удивился Патрик Доэрти. Напрямую спросил, без помощи переводчика.

— Контрабандой. В нарушение правил игры. Ду ю андерстенд?

Собеседник бесспорно понял. Теперь Рудых уже в этом не сомневался. Поначалу он ничего не имел против предложенной ничьей, но, разозлившись, пошел с козыря, предложив снять с кальки скорость субмарины на последнем участке пути.

— Сами видите, скорость в два раза выше возможностей всех известных подводных лодок. Ваш рекордер на такие параметры, естественно, не рассчитан. Вот его и зашкалило…

Из соображений дипломатических Максиму лучше было бы промолчать. Схема маневрирования показывала, что только фантастически неправдоподобный рывок «цели» вывел её из-под бомбового удара. Следовательно, о «фифти-фифти» уже не могло быть и речи. Не стоило Максиму настаивать на истине, которая решительно всё осложнила. Петти-офисера Лью Грума уже на следующий день сменил веррент-офисер, сверхсрочник, чином вроде младшего мичмана…

Поединок старшего лейтенанта Рудых с офицером учебного центра, ошеломив кое-кого непредвиденностью результатов, всех остальных заставил задуматься. По-разному люди воспринимают такие события. Иногда наблюдается убыль доброжелательности, и тогда неожиданный успех старого друга выглядит особенно непростительным. Василий Выра был не из таких. По его мнению, схватка была настоящей. Правда, без крови, но есть ли разница, коли на кон поставлены честь флага и национальный престиж. Итог тоже сомнений не вызывал, хотя требовалось ещё разобраться в степени его закономерности. Патрик Доэрти по опыту и служебному положению инструктора учебного центра заведомо обладал рядом существенных преимуществ. Шансов одолеть его было куда меньше половины. Как же мог Максим Рудых принять такой вызов? Причем решиться на поединок без согласования с начальством. Это наводило на мысль об авантюризме. Хотя, с другой стороны, война без дерзости не бывает. Максим рисковал, но прежде всего он взял на себя всю меру ответственности. Ежели так, то друг и приятель, которого Выра, казалось бы, знал как облупленного, уже перестал чувствовать себя только исполнителем. Откуда что взялось?

Судя по всему, не только лучший друг анализировал случившееся. Это выяснилось на очередном «файф о-клоке». Между хозяевами и приглашенными сновали негры с подносами, оделяя лампадками разбавленного виски и сэндвичами на один зубок. Уклоняться от «коктейль-парти» считалось невежливым, но никто не решался показать, что у нас своя точка зрения на подобные встречи, которые здесь и застольем не назовешь.

И потому Выра обомлел, когда приятель вдруг уселся за небольшой круглый стол, неизвестно зачем притулившийся в уголке зала и скомандовал вестовому:

— Виски но во́тер!

— Иес, сэр! — растерялся тот, побежал куда-то докладывать и скоро принёс непочатую бутылку со стопками.

— Вот это по-нашенски, — кивнул Рудых, высмотрел блюдо с сосисками величиной меньше мизинца, в каждую из которых было воткнуто по спичке, и указал жестом: — Ставь сюда на стол!

Заметив такое дело, к Максиму один за другим потянулись все командированные офицеры. Хозяевам тоже надоело подпирать стены со своими жиденькими лампадками. Круглого стола на всех не хватило, и они стали присаживаться вторым рядом. Чинный международный прием стал напоминать лихую холостяцкую пирушку, где каждый угощался в охотку и закусывал чем придется, а потом все вместе пели хором «Катюшу» и ещё песенку из фильма «Серенада солнечной долины».

В конце вечера к Максиму подсел переводчик, который обучал пользоваться унитазом.

— Соизвольте, великодушно простить, — сказал он.

— О чем это вы? — подобрался Рудых, и лицо его стало жестким.

— Бросьте, старший лейтенант, прекрасно понимаете…

Максим упрямо молчал.

— Приспело сказать без обиняков, каюсь, поначалу не разобрался… Опять молчите? Тогда спрошу: знаете, почему матроса Терехина стали величать «сэром»? А потому, что числят за переодетого инженера.

— Да ну? — не выдержал Рудых. — Следует понимать в том смысле, что меня тоже приняли за переодетого?

— Истинно так.

— Не огорчайтесь, не вы первый, не вы последний. Уже приходилось слышать о том, что быдло с государством не справится. Вы из дворян?

— Поместьями и капиталами не обладал. Всю жизнь чиновник на жалованье. Сами понимаете, положение обязывает, но по мере сил стараюсь не делать гадостей.

— Допустим. А ваши коллеги?

Максим имел в виду Патрика Доэрти, но собеседник понял иначе.

— Разные люди, как и везде. Вот перед вами мистер Сноу: посредственный толмач, неплохой чиновник русского отдела, а в общем недалекий человек. Но вы ещё незнакомы с мистером Горобцовым. Вот с ним будьте, как у вас принято выражаться, «бдительны».

«Неслыханная вещь», — поразился Василий Выра. Представитель «русского отдела» предупреждал о бдительности. Имени своего учреждения он, правда, не уточнял. И так было ясно, что это мог быть только русский отдел военно-морской разведки. А мистер переводчик моментально учуял впечатление, которое произвели его слова.

— Должно быть, к старости, право, становлюсь болтлив, — сказал он и церемонно откланялся.

Информацию о происшествии восприняли с грубоватым мужским юмором, хотя выступающий начальник не был склонен шутить.

Поначалу, правда, насторожились: скверно, когда из номера начинают пропадать деньги, и какие — целых сто долларов. Такого ещё не бывало, но сгоряча обвинять горничную тоже не следует. Прежде чем дойти до такого, надо было ещё и ещё раз убедиться, что денег в номере нет. Помогать в поисках вызвались многие, и тогда на кровати под подушкой кто-то обнаружил забытую часть туалета. Кому она принадлежала, не спрашивали, а только заржали. О чем разговор? Сто долларов, конечно, дороговато, а впредь будет наука. Тогда помощник военно-морского атташе привел цитату из трудов знаменитого адмирала Михаила Петровича Лазарева, который был одним из первооткрывателей Антарктиды:

«Всякое положение человека налагает на него обязанности. И от точности их исполнения зависит честь человека».

Намек был ясен. Несмотря на дипломатическую тонкость формы, он выглядел даже не намеком, скорее обвинением, которое многим показалось чрезмерным. Что тут такого особенного? Холостяк пригласил к себе даму. Так сам же и поплатился.

— Забыли, где находитесь? — спросил дипломат. Или не знаете, что тот, кто лжет в малом, способен солгать и в большом?