Борис Василевский - Окна

Словом, Уэлен — это Уэлен. Представить Чукотку, как прежнюю, как нынешнюю, так и будущую, без этого поселка — невозможно. И вот почему, несмотря на то, что Уэлен признан хозяйственниками «неперспективным», никто не ставит вопрос о его «закрытии», — наоборот, как мы видели, поселок продолжает застраиваться и населяться. Рост Уэлена без расширения в нем производства, кажется мне, объясняется еще вот чем. В конце 60-х годов возникла мысль превратить Уэлен в образцовый, наисовременнейший чукотский поселок и даже «запустить в него интуриста», то есть эскимосов с той стороны пролива. Тогда же появился и вышеупомянутый проект его застройки. Затем эта идея как-то сама собой заглохла, но не насовсем, и то, что в Уэлене вместо шести оригинальных многоэтажных зданий выстроились и продолжают строиться обыкновенные двухэтажки, есть, как мне думается, некая инерция, какой-то отзвук, весьма приблизительное и слабое, но все-таки воплощение той идеи… Сейчас будущее Уэлена пока неопределенно. Я говорил, что его хотят сохранить, разместив в нем отделение объединенного совхоза. Кроме того, ходят слухи, что собираются вернуться к прежнему проекту — образцового чукотского поселка. Вот это, конечно, было бы справедливо, особенно сейчас. Действительно: если уж так исторически необходимо, чтобы исчезли старые чукотские поселки Нешкан, Энурмино и Инчоун, то пусть хоть Уэлен останется являть собой образец такого — настоящего, чукотско-эскимосского национального поселка. Что для этого следует предпринять? В те дни, живя на уэленском берегу, и потом, вернувшись в Москву, я основательно размышлял об этом, и мне представился соблазнительный вариант «завтрашнего» Уэлена. Прежде всего здесь надо, по-моему, исходить из того, что этот поселок всегда был, как мы видели, и остается своеобразным символом чукотско-эскимосской истории и культуры, а кроме того, центром традиционного национального искусства резьбы по кости. И этот статус Уэлена необходимо сохранять, поддерживать, укреплять и развивать в дальнейшем. Поле деятельности тут обширное. Например, в поселке до сих пор нет никакого музея. В промышленном Билибино, история которого насчитывает всего-то два десятка лет, есть созданный энтузиастами народный краеведческий музей, а в древнем Уэлене — нет! Имеется, правда, небольшая экспозиция в школе, была попытка создать уголок этнографии при косторезке, но все это слишком скудно, разрозненно, бессистемно. Такого ли свидетельства своего прошлого и настоящего заслуживает Уэлен! И этот музей, если создавать, то надо создавать, не откладывая, пока сохранились еще у жителей поселка удивительные старинные вещи, традиционная одежда, утварь, пока не вытеснено все это окончательно привозными магазинными товарами…

Главная же надежда Уэлена, как мне кажется, — косторезная мастерская. Ибо, скажем, оленеводство, которое доставляет здесь столько хлопот, с успехом развивается и в других районах Чукотки, а уэленская косторезка — уникальна. Сейчас в мастерской работают около сорока местных резчиков, граверов, швей, но ведь можно привлечь и гораздо больше, потому что это искусство у эскимосов и береговых чукчей — в крови, они все прирожденные художники. Можно отыскать талантливых косторезов и в других «неперспективных» поселках и собрать их в Уэлене. Наконец, мастерская существует уже почти пятьдесят лет, но и по сей день при ней не создано специальной школы, где с детских лет могли бы обучаться будущие мастера. Пока чукотская молодежь приобщается к искусству резьбы по кости так: кончают среднюю школу, приходят работать в косторезку, начинают учениками. Серьезно осваивать косторезное дело можно и нужно гораздо раньше, а дети знакомятся с ним пока на уровне школьного кружка. Если по-настоящему заботиться о сохранении и развитии этого редкого национального художественного промысла, то такая профессиональная школа, по-моему, просто необходима, и открывать ее надо на месте, в Уэлене… Разумеется, я вовсе не мечтаю, чтоб Уэлен превратился в некую «башню из моржовой кости», в поселок, где все кругом только и занимались бы, что резали и гравировали моржовые клыки. Да это и невозможно. Подобно всякому искусству, чукотско-эскимосская резьба по кости не может быть оторвана от жизни, как в современных, так и в традиционных ее проявлениях. Однако беспокоит то, что «современных проявлений», как посмотришь, в Уэлене, равно и в других чукотских поселках, полно, а традиционные, корневые — куда-то, и причем довольно быстро, исчезают. Что определяло первым делом жизнь обитателей этого берега — с незапамятных времен и до самого недавнего прошлого? Охота на морского зверя: кита, моржа, лахтака, нерпу. И не надо, думаю, объяснять, что охота здесь никогда не была просто убийством, ради того, чтобы прокормиться и выжить, — она формировала мировоззрение, мораль, обычаи, питала мифологию, фольклор и, наконец, оборачивалась высоким искусством в национальном танце и резьбе по кости. Все прославленные мастера, танцоры и косторезы, которых мне посчастливилось знать: Нутетегин, Умка, Вуквутагин, Хухутан и, многие другие, — были и превосходными охотниками.

Сейчас, буквально за последние десять лет, можно видеть, как резко сокращается морзверобойный промысел, — вернее, если исчислять центнерами добытого мясе, он держится примерно на одном уровне, но главное, сокращается занятость местного населения в этом промысле. Началось с того, что в начале 70-х годов было решено, что китов для хозяйств Чукотского района будет поставлять китобоец «Звездный». С тех пор это делается так: китобоец принимает по рации заказ от совхоза на одного кита или двух, идет в «огород» — так моряки-китобои именуют меж собой места скопления планктона и, соответственно, китов, — отстреливает требуемое количество, подвозит поближе к берегу, местные охотники выходят навстречу на вельботах, принимают добычу и… на их долю остается только разделка. Это для сравнения представьте, как если бы вас, например, прирожденного форварда, посадили за пульт светового табло нажимать кнопки и обозначать число забитых другими голов, или… да мало ли можно привести тут сравнений! Конечно, с точки зрения экономической целесообразности, может быть, и разумно, что один всего китобоец заменил множество охотничьих бригад; ему, с его специальным вооружением, с его скоростью, почти втрое превышающей самую высокую скорость плывущего серого кита, очень легко настичь и убить животное; заодно исчез риск охоты на вельботе и т. д. А вместе с тем одна из главнейших нитей, издревле связующая берегового охотника с окружающей его природой, — пресеклась… Правда, чукчам и эскимосам осталась еще охота на моржа и нерпу, во, повторяю, количество самих охотников чрезвычайно уменьшилось, в Уэлене работают только две бригады, это десять — пятнадцать человек на весь поселок. Оставшиеся не у дел охотники разошлись, кто куда: кто в оленеводство, кто в звероводство, кто в сферу обслуживания — например, грузчиком в ТЗБ. Помню, в 72-м году в Лорино мне пришлось разговаривать с одним пожилым чукчей, бывшим морзверобоем. «Я теперь оленевод, — с грустным юмором сказал он. — Какой из меня оленевод? Только оленеед. В тундре — надо родиться…» Вот так морзверобойный промысел, бывший когда-то единственным на побережье, уступил сначала первое место оленеводству, а сейчас и вовсе отошел на задний план: как основные отрасли будущих укрупненных специализированных хозяйств, в районе называются оленеводство и клеточное звероводство, а охота на морзверя не поминается вовсе. Понять хозяйственников легко: эта отрасль оказалась наименее доходной. Разумеется, в каком-то объеме морской промысел так или иначе сохранится, хотя бы потому, что без него не смогут существовать зверофермы. И все-таки мне кажется, к нему надо относиться не только как к одной из отраслей чукотского сельского хозяйства, но и как к устойчивой, давно сложившейся форме бытия береговых чукчей и эскимосов; этот промысел следует возродить и поддерживать в той мере, чтобы не исчезли многие местные традиции. К примеру, если вернуться к нашим косторезам: каким путем, скажите, сможет молодой, начинающий резчик превратиться в самостоятельного мастера, исполнить свою оригинальную работу, если он и в море ни разу не выходил, и моржа или кита наблюдал только в виде выволоченной на берег бесформенной туши? Он станет просто подражателем, начнет копировать изделия старых мастеров, что, кстати, нередко уже и практикуется.