Георгий Семёнов - Луна звенит

И когда ему мама сказала, что обратно они, может быть, поплывут на пароходе, он не поверил ей. Он знал почти наверняка, что обратно они тоже поедут по железной дороге, и опять прогрохочет за окнами мост, и с высоты он увидит широкую реку, а потом наступит вечер, они с мамой выпьют по стакану невкусного чаю и улягутся спать… И опять он ничего не увидит.

«Хотя бы сходить на берег реки, — думал он. — Посмотреть бы на пароходы».

Но до пристани шесть километров, и никто — ни мама, ни дядя Петя — не согласится, конечно, идти в такую даль.

Дядя Петя вышел на крылечко в майке, в больших широких брюках и в домашних тапочках на босу ногу. За ним вышла мама.

С некоторых пор она стала странно улыбаться. Словно ей было трудно хранить улыбку на лице, словно эта улыбка заставляла ее напрягаться…

Саша слышал, как они все утро разговаривали о войне, вспоминали детство, немцев вспоминали и как потом пришли опять наши и выгнали этих немцев.

— А наши из леса шли, — говорил дядя Петя, шагая к липам, которые росли как будто на берегу копаного пруда. — Я это помню хорошо. Дома все горели, а наши шли из лесу. В деревню они и не заходили, мимо прошли… к реке. Помню только, один наш танк вот тут остановился, постоял-постоял чего-то и дальше помчался.

Дядя Петя шел очень медленно, а рядом с ним шел Саша и старался представить горящие избы и танк, который остановился посреди деревни, постоял и помчался дальше…

— А зачем танк-то, — спросил он, — останавливался?

Дядя Петя не знал, конечно, для чего заезжал и останавливался здесь танк, он сам в те годы был чуть постарше Саши, и не ответил на этот вопрос, будто и не услышал.

— А вот, видишь, ямы? — спросил он, когда они подошли к огромным черным липам, растущим на каких-то буграх. — Видишь, бугры и ямы. Это, думаешь, чего? Это тут немцы своих хоронили. Офицеров. Под липами под этими. А когда наши пришли, всех их отсюда повыкопали и в общую свалку, вон туда, к тому лесочку, и новых туда, и трупы лошадей, и этих, которые тут лежали, — всех туда, в общую яму, закопали поглубже, чтоб не воняло.

— Каких лошадей? — спросил Саша, вглядываясь с испугом в заросшие травой бугры и ямы под липами.

— Которых поубивало. Тут бой был, — сказал дядя Петя, махнув рукой в сторону леса. — Тут весь лес в окопах, вся опушка была в колючей проволоке. А ты помнишь, — спросил он у сестры, — как мать на огороде мину нашла?

— Нет, — сказала мама. — Я слышала, рассказывали, а помнить — нет, не помню.

— Сковородка, говорит. А потом эту сковородку наши саперы рванули вон на том поле… Ахнула так, что от нашего дома щепок бы не осталось. Это ей повезло. Могла бы подорваться очень даже просто.

— А наших много здесь убило? — спросил Саша.

— На станции видел братскую могилу? — спросил дядя Петя. — Вот все они там и лежат. Триста с чем-то человек.

— Видел, — сказал Саша в задумчивости.

— Около нашей-то деревни не очень много полегло… Но тоже… Их всех туда отвезли и похоронили, потому что там был основной бой, сражение там было.

Саше вдруг стало страшно стоять на этих буграх, возле заросших ям, в которых когда-то немцы хоронили своих офицеров. Он стал смотреть на дома, а они, казалось, тоже задумчиво смотрели на липы, на бугры, на него своими белыми окнами, резными наличниками, подняв как будто деревянные свои брови.

— А их потом построили? — спросил он тихо.

— Потом. Дедушка твой с фронта вернулся и первым начал строить, а за ним и другие вернулись. А к кому мужья не вернулись — ушли… Вот, сестричка, горе было так горе! Что твое горе! Одна маята. Ты вот погляди вокруг. Красиво все: лесочек, яблоньки вокруг деревни, скворцы поют — красота! А лесочек наш весь изрыт окопами, землянками… Стоим мы над ямами, в которых фашисты лежали. Покрасивее выбрали место, под липами, гады! Вот до чего злость у наших дошла! Выкопали. Побросали всех вместе с лошадьми вон туда, к горелому болоту… чтоб им там ни дна ни покрышки! А вон, видишь, поле озимое? Там тоже трупы лежали. А яблоньки видишь? Это яблоньки тех, мужья которых домой не вернулись и избы свои спаленные не отстроили. Одичали яблоньки-то… Вот и считай, сколько здесь горя земля в своей памяти хранит. Теперь вот сравни свое горе с горем людей — может быть, легче станет.

Саша с удивлением смотрел на дядю Петю и чувствовал, как зябкие мурашки дрожью леденят ему шею и спину. А мама сказала задумчиво:

— То, Петя, война была, Что ты сравниваешь. Тогда у всех было горе, а тут у меня одной… Да и вот… у Сашки…

Саша взглянул на нее, увидел заплывшие слезой глаза, но по лицу понял, что мама удержится от слез и не расплачется. Он взял ее руку и сказал:

— А ведь ты обещала обратно на пароходе. Помнишь?

Она прикусила губу и ответила:

— Тогда надо ехать сегодня. Вот дядя Петя говорит, что пароход проходит в девять вечера.

У Саши от счастья сперло дыхание, он дернул мать за руку и сказал:

— Конечно, надо сегодня! У нас еще целый день впереди! Дядя Петь! Скажите ей, что надо на пароходе! Дядя Петь, это ведь здорово — на пароходе! Ну скажите ей, дядя Петь! Пожалуйста.

Тот улыбнулся смущенно и сказал совсем не то, что хотел услышать Саша:

— Целые сутки терять, чего ж тут хорошего?..

— Ну, дядя Петя, — сказал Саша с укором, — неужели и вы не понимаете? Нам с мамой ведь надо проехаться на пароходе! Неужели не понимаете? Правда ведь, мам, нам надо с тобой проехаться на пароходе?.. На большущем таком пароходе, целый день ехать, ехать… Вот увидишь, как будет хорошо! Вот увидишь!

— Ну ладно, Сашенька, ладно, — сказала мать. — Впереди еще целый день. Ладно, сыночек… — И она спросила у брата: — Там ведь не продают заранее билеты?

Тот сказал, что не наступило еще время и билеты, конечно, будут, а продают их заранее, примерно за час до парохода. Но, дескать, зря они придумали себе такой путь, пожили бы еще денечек у них, а потом спокойно на поезде вернулись бы домой.

Но Саша и слышать о поезде не хотел.

День тянулся очень медленно. Было жарко. В лесу пересохшие прошлогодние листья шуршали под ногами, а на кладбище около дедовой могилы, которая огромным, захламленным бумажными цветами песчаным холмом светлела среди других могил, сильно пахло разогретыми соснами, и все кладбище казалось рыжим от опавшей хвои.

И когда все умолкли, глядя на дедову могилу, Саша услышал в тишине, как ползали в высохшей хвое леса рыжие муравьи, и было похоже, что из голубого неба падали мелкие капли дождя.

— Ну, ладно, — сказала мама и поправила еловый венок на кресте.

И тогда тоже тихо посыпались, как капли, пересохшие иглы с венка на землю.

А когда шли обратно по лесу, мама, смеясь, рассказывала брату о своих сослуживцах, которые и на этот май звали ее в свою компанию, уговаривали никуда не уезжать, а повеселиться на вечеринке. И Саше было непонятно, почему это мама так весело и громко смеялась, рассказывая. Ничего смешного он не видел в том, что ее звали к себе люди, с которыми она работала.