Георгий Семёнов - Кто он и откуда

Мрачно-синее, с белыми всплесками озеро окружали желтые леса, и где-то там, среди туманно-желтых лесов, возвышался ослепительно-белым кораблем древний монастырь, и туда, за этот монастырь, в те отдаленные и глубокие заливы, должны были скоро уехать Таганцевы.

Кто-то из друзей сказал им когда-то об этом городе, об озере и так расхвалил эти места, что Таганцевы вспомнили вдруг о них, собрались и приехали сюда отдыхать на месяц. Поездка эта была неожиданна. Они мечтали о юге, о море, потому что все лето лили дожди и хотелось погреться на солнце. Но слишком много было желающих поехать на море, и, подумав, они решили махнуть в эти северные хваленые места.

Жили они на Садовом кольце, на последнем этаже восьмиэтажного дома. Перед отъездом они собрали друзей и крепко выпили за удачу. А ночью поссорились. Шурочка сказала Герасиму, что ей очень нравятся его друзья, что всех она их любит и счастлива, когда они приходят. Шурочка в шутку сказала:

— Они такие хорошие, что и ты с ними становишься лучше. Я, наверно, и люблю тебя за то, что у тебя такие милые друзья.

Герасим обиделся и сказал:

— А твои очкастые сороки, без которых ты жить не можешь, мне надоели. Хоть бы раз привела красивую женщину в дом!

Они ссорились быстро и буйно, но скоро мирились, прощали друг другу оскорбления и не вспоминали о них. И на этот раз к утру они уже помирились.

Оба они работали, но лишних денег у них не водилось. В те дни, когда к ним неожиданно приходили друзья, они сами бежали в магазин за бутылкой водки или вина, за тортом или за колбасой.

Шурочка очень приблизительно знала, чем занимался ее муж в НИИ, и только догадывалась, что он работал над какими-то двигателями. Но она всегда знала о всех его радостях и неприятностях, и этого было достаточно ей.

А сама она работала переводчицей, все дни проводила с приезжими иностранцами и очень уставала от этой нервной, напряженной работы. Иногда ей становилось тоскливо, и она жаловалась мужу на свою судьбу.

— Я ничего не делаю, — говорила она. — Я улыбаюсь им, слежу за модой, мне делают комплименты, за мной пытаются ухаживать, а я без конца перевожу их чужие слова. И никого никогда не интересует, что я сама тоже думаю иногда… Я просто перевожу с русского на английский, с английского на русский. Я очень устала, мне хочется простой и ясной жизни, простой и понятной работы… А я как автомат. И пусто все… Ты понимаешь меня?

Она часто приходила с работы усталая и невзрачная, и тогда Герасиму становилось скучно с ней. Она это чувствовала и бывала в те вечера или ночи необычно ласковой и нежной.

— Сим-Сим, — шептала она таинственно, — откройся…

Так называла его только Шурочка. А ему было скучно с ней, когда она так говорила: «Сим-Сим…»

— Ну что, — говорил он ей великодушно. — Ну чего ты, чудачка, хочешь? Мне становится страшно. Ты ужасная женщина, — говорил он ей шутливо. — Я пигмей перед тобой… В тебе сейчас бушуют страсти всех твоих сестер… Шурочка, я боюсь за себя. — И, говоря все это, он гладил ее волосы.

В это утро Герасим ради примирения сказал ей добродушно и грубовато:

— Ты у меня красивая баба!

Он знал, что она не обидится на него, потому что он говорил о ее красоте.

— Как жалко, — сказал он, — что тебя мучают твои болтливые иностранцы… Между прочим, говори им, что ты хочешь вернуться домой не усталой, а красивой, что дома тебя ждет грозный муж… И пусть они учат русский язык!

В это утро Шурочка была необыкновенно красивая. Она сама это знала, и весь день не сходил с ее лица какой-то матовый, будто припудренный, румянец, и волосы ее блестели, как полированный орех.

Озеро было большое и темное. Оно было пустынно в этот ветреный день. Вдали часто среди волн вздымались и опадали белые гребни, и казалось, что хмурая поверхность его мерцала. Но эти беляки оставались там, далеко от берега, в мрачной синеве озера. И оттого Шурочке приятно было стоять на твердой земле, смотреть, как странно вспыхивали они, перемежались, переходили с волны на волну; приятно было слушать, как шумел в ушах неистовый ветер, разоряя желтые деревья. И на берегу озера, как и в городе, они стояли над пристанью, необычно желтые и чистые, будто недавно отмытые водой, светло ветвились в небе, теряя листья, которые стлались на землю под ними, на картофельную ботву, побуревшую и как будто опаленную. А домик под тополями был черный, из старых досок и крыт толем. И оттого, быть может, такими светлыми и чистыми казались мощные тополя, листья которых пожелтели, словно листья клена. А над ними, в синем небе так же мощно и светло шли высокие облака.

Сюда, в залив, к пароходной пристани и лодочной станции волны не доходили, и здесь вода была ясна. Видны были водоросли на дне и песчаные дюны, видны были мелкие рыбы, которые скользили в тени причала, и слышно было, как хлюпали на мелкой зыби красные лодки.

И особенно темным и мрачным казалось озеро после этой прозрачной воды, после светящихся желтизной тополей и красных этих лодок, которые уткнулись носами в мокрые доски причала, всхлипывая и причмокивая.

До отправления катера оставалось около трех часов. Впрочем, это и не катер был, а маленький пароходик с заломленной лихо трубой и с наглухо укрепленным на носу деревянным трапом, который нависал над водой.

Таганцеву радостно было видеть Шурочку, ее восхищение. И чувствовал он себя счастливым человеком, когда представлял новые радости и новые восторги.

Она была в желтом плаще и в высоких резиновых ботах, которые куплены были специально для этой поездки. Лицо ее на ветру округлилось как будто, кожа разгладилась, словно и не было у нее никогда под глазами серых морщинок, словно никогда и не сковывались губы скорбными складками.

С борта парохода смотрел из, нее капитан и улыбался.

— Ты видишь? — спросил Таганцев у жены. — Ты уже покорила капитана. Он не спускает глаз.

И Шурочке было приятно слышать эту шутку, хотя она знала, что не капитана вовсе, а милого ей мужчинку, как она иногда называла мужа, покорила сегодня. Она сама ощущала сегодня свою красоту, свое желание нравиться, которое преображало ее.

— Ты знаешь, Шурик, — сказал ей муж полушутливо, полусерьезно, — я с удовольствием снял бы в этой Мелюшке целый дом на месяц. Ты же знаешь, в этих домах деревенских с перегородками все до шепота слышно. А мы ведь с тобой не любим, чтобы кто-то нас слышал… Ты у меня такая разбойница…

— Гера! — сказала она ему с укоризной.

— Ты согласна на дом?

— Гера! — сказала опять жена.

— Ладно, я больше не буду… Но ты чертовски красивая сегодня. Я смотрю на тебя и не верю, что такая роскошная женщина — моя жена. Не-ет, я с тоски удавлюсь, если мы не снимем отдельный дом без хозяев!